– Но как это, Света? – едва слышно произнесла Аля. – Я что-то не понимаю… Чего ты не выдержала?

– Да нет, это я так, – махнула рукой та. – Конечно, обстоятельства повернулись, вот и… Разборки пошли бандитские, помещение у нас отобрали. А время как раз такое началось: Малый театр, и тот еле перебивался, кому еще о нас было думать! И все. Зачем я ему теперь была нужна? Он все твердил тогда: надо выстоять, нельзя поддаваться… Студию свою начал делать, клипы снимать, все на это направил. Уж куда больше: зубы сжал, а попросил отца, чтоб помог, свел с нужными людьми. Иван Антонович – мощный человек, его всегда уважали… Представляю, каково Илье это далось, к нему пойти! А тут я со своими страданиями: целый день одна, работы нет, на душе тоска… Я ему и так была уже в тягость, он же вообще такой: что его честолюбия не тешит, к тому у него быстро интерес пропадает. А уж когда пить начала, да каждый день, да с истериками!.. Я ведь за ребенка схватилась как за соломинку. Думала, все теперь переменится. Но уже, наверное, поздно было… Для меня поздно. Меня ведь Иван Антонович, когда узнал про все про это, даже в театр к себе звал. Но я не пошла.

– Почему?

Аля боялась дышать, слушая ее.

– Да потому что перед ним у меня все-таки стыд был. Я же на свой счет не обольщалась, зачем бы я стала его обманывать? Явилась бы пару раз пьяная на спектакль – и что? Нет уж, лучше с чистой совестью пропадать. Я тебя зря напугала, – без перехода сказала она. – Тебе все это не грозит, можешь не переживать. Клипами он еще до-олго будет заниматься, на твой век успеха хватит. И любви, значит, тоже.

Светлана снова налила себе водки. Вдруг Аля заметила, что рука ее замерла, нервные пятна на запястье сделались еще ярче. Оглянувшись, она увидела, что Илья стоит в дверях.

– Та-ак… – ничего хорошего не предвещающим тоном сказал он. – Ты что, совсем охренела? Теперь еще и сюда будешь являться, еще и ей мозги пудрить?!

– Илья… – начала было Светлана.

Но, наверное, она сама не знала, что хочет сказать, – и замолчала. На лице ее мелькнул ужас.

– Если ты еще раз… – проговорил Илья; голос его стал таким глубоким, что каждое слово клокотало в горле. – Если ты еще раз позволишь себе что-нибудь подобное… Да хоть явишься сюда, на порог ступишь… Учти: будешь иметь то, что заслуживаешь, – хера лысого будешь иметь! Чертова ты стерва, да когда ж ты уймешься?! Сколько ж тебе надо, чтоб ты перестала по пятам за мной ходить?!

С этими словами он неожиданно сделал два огромных шага через всю кухню и, оказавшись рядом со Светланой, схватил ее за руку. Никто слова не успел произнести, как он рывком поднял ее с места и поволок за собой. Аля вскрикнула и бросилась за ними.

– Илья! – закричала она, догнав его в коридоре и вцепившись в рукав. – Прекрати немедленно, что ты делаешь?!

– Заткнись! – Он обернулся, Аля увидела, что глаза у него совершенно желтые от гнева. – Не лезь не в свое дело!

Собиралась она лезть не в свое дело или нет – вмешаться все равно было невозможно: Илья загородил неширокий коридор, прижав Светлану к самой входной двери. Не прошло и минуты, как он справился с замком, распахнул дверь и вытолкал ее на лестницу. Вслед полетело пальто и синий шарф. Шарф зацепился за перила, растянулся на половину лестницы, как парадная дорожка.

– Все поняла? – крикнул Илья. – Я дважды не повторяю, ты знаешь!

Хлопнула дверь.

Аля остолбенело стояла в коридоре. Потом она отступила в комнату, чтобы дать ему пройти. Он скрылся в кабинете.

Аля сидела на итальянской тахте, забившись в самый угол, прижавшись к широкому подлокотнику. Она сидела так не больше получаса, но ей казалось, что прошла вечность. Полная, ни единым звуком не нарушаемая тишина стояла в квартире.

Она не смотрела на дверь, но все равно почувствовала, когда Илья вошел в комнату, остановился на пороге, словно не решаясь подойти.

– Алечка… – наконец услышала она его голос. – Извини меня. Это была гнусная сцена, я понимаю. Извини меня за нее.

Минуту назад Аля не могла себе представить, что сделает, когда он все-таки войдет. Отшатнется, закричит? Ей казалось, после всего увиденного она не сможет даже взглянуть на него, не то что заговорить…

И что он может ей сказать?

Но он говорил. Он говорил, и его голос звучал совсем не так, как она ожидала. Аля думала, что он будет говорить зло, возмущенно, будет приводить аргументы в свою защиту…

– Как я устал от всего этого, если бы ты знала, – сказал Илья. – У меня сил больше нет, Алька… Что ж я, железный?

Она подняла на него глаза, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из них. Ей не хотелось плакать при нем, но невозможно было удержаться, слыша этот глубокий голос.

– Не могу я больше. – Илья подошел к тахте, присел на край. – Сколько я могу все это слушать? У меня уже в ушах ее голос стоит. Во всем я виноват, во всех смертных грехах! Не знаю, кому она только об этом еще не рассказала. Теперь вот за тебя взялась. Я же слышал, что она плела.

– Но Илья… – Аля чувствовала, как дрожит ее голос. – Неужели все это вранье? И про театр, и про роли ее… Она несчастный человек, это же видно! И у нее ребенок. Твой…

– Ребенок! – Он безрадостно усмехнулся. – Кого мне действительно жаль, так это ребенка. Она его родила мне назло – удержать хотела, – а он, бедняга, всю жизнь теперь будет расплачиваться. Я ей тысячу раз говорил: не готов, не могу ребенка иметь, хорошим отцом ему быть не смогу. Ну я же не ангел небесный, в конце-то концов, могут у меня быть недостатки? Да и не хотел я от нее детей иметь! Нет: рожу, новая жизнь, смысл, материнское счастье… Вот оно, ее материнское счастье: по кабакам шляться и нервы людям трепать! Спасибо, мать ее – святая женщина, все терпит ради внука. Что ж это за бабы такие, можешь ты мне объяснить? Ты ведь женщина, хоть и юная еще! Она, Варька… Откуда эта стервозность звериная?

– Но она совсем другая, совсем не такая, как Варя! – воскликнула Аля.

Слезы высохли у нее в глазах, она говорила горячо, ей так хотелось, чтобы он понял!

– Не такая! Эх, Алечка, неопытная ты девочка. Чудо мое… Да в том-то и дело, что такая же точно! Одна одно говорит, другая другое, а суть та же. Ведут-то они себя по одной схеме, какая же разница, что они выдумывают в свое оправдание? Для Варьки Бен плохой, а я хороший, для Светки – наоборот. Всякий кулик свое болото ненавидит. – Он придвинулся совсем близко к Але, положил руку на ее колено. – Милая моя, одна ты у меня…

Аля чувствовала, что он говорит искренне, и горечь в его голосе была неподдельна. Но что-то мешало ей поверить в его слова, что-то в собственной душе сопротивлялось их справедливости.

– Иди ко мне… – едва слышно произнес Илья. – Успокой ты меня, я же весь как в лихорадке. Алечка, побудь со мной, только ты меня успокоить можешь…

Он действительно дрожал, она никогда его таким не видела. И рука дрожала на ее колене, и все тело, когда он прижался к ней, и губы дрожали, больно захватывая ее маленький сосок.