– Это, должно быть, была Тайная Вечеря, Последний Ужин, – сказал Марти. – Я прав? Вы собирались сбежать, прежде чем он придет.

– В некотором роде.

– Как?

Уайтхед не ответил. Вместо этого, он снова принялся рассказывать историю с того момента, где остановился.

– Он очень многому научил меня. После войны мы путешествовали тут и там, повсюду извлекая выгоду. Я – со своими навыками, он – со своими. Затем мы отправились в Англию и я ринулся в химическую индустрию.

– И разбогатели.

– За пределами мечтаний Креза. На это потребовалось несколько лет, но пришли деньги и пришла мощь.

– С его помощью?

Уайтхед нахмурился при этой неприятной мысли.

– Да, я применил его принципы, – ответил он. – Но онпользовался каждой частицей того, что и я. Он разделял мои дома, моих друзей. Даже мою жену.

Марти хотел заговорить, но Уайтхед оборвал его.

– Я говорил тебе о лейтенанте? – спросил он.

– Вы упоминали его. Васильев.

– Он погиб, говорил ли я тебе об этом?

–Нет.

– Он не платил свои долги. Его труп выловили из канализационной канавы в Варшаве.

– Его убил Мамулян?

– Не он лично. Но, думаю, да... – Уайтхед запнулся на полуслове, наклонив голову, прислушиваясь к чему-то. – Ты ничего не слышишь?

– Что?

– Нет. Все в порядке. Показалось. О чем я говорил?

– О лейтенанте.

– А, да. Эта часть истории... Не знаю, будет ли она интересна тебе... но я должен объяснить, потому что без этого все остальное не имеет смысла. Видишь ли, та ночь, когда я встретился с Мамуляном, была необыкновенной. Бесполезно пытаться описать ее такой, какая она была: ну, ты знаешь, как солнце освещает верхушки облаков – такой нежный и стыдливый цвет. И я был так переполнен собой, так уверен, что со мной ничего не может случиться.

Он остановился и облизал губы, прежде чем продолжить.

– Я был глупцом, – самоуничижающие слова беспощадно вылетели из него. – Я шел по развалинам – повсюду чувствовался запах гниения, под ногами была пыль, – и мне было наплевать,потому что это были не моируины, не моеразложение. Я думал, что я выше всего этого – особенно сегодня. Я чувствовал себя победителем, потому что Ябыл жив, а мертвые были мертвы.

Слова слегка приостановили свой напор. Когда он заговорил снова, то ушам было больно прислушиваться к его словам – такими тихими они были.

– Что я знал? Совсем ничего. – Он закрыл лицо дрожащей рукой. – О, Господи Иисусе.

В последовавшей тишине Марти услышал какой-то звук за дверью – легкое движение в холле. Но звук был слишком мягким, чтобы он был в нем уверен, а атмосфера в комнате требовала абсолютной его четкости. Двинуться сейчас, заговорить – означало нарушить эту исповедь, и Марти, как ребенок, заинтригованный мастерским рассказчиком, хотел услышать до конца эту волнующую повесть. Сейчас это казалось ему более важным, чем что-либо.

Лицо Уайтхеда было скрыто за рукой, пока он пытался осушить свои слезы. Немного погодя, он вновь ухватился за кончик истории – осторожно, словно она могла убить его одним ударом.

– Я никогда никому не говорил об этом. Я думал, если я буду молчать, если позволю этому стать просто одним из слухов, – то рано или поздно это все исчезнет.

В холле снова послышался слабый звук – поскуливание, словно ветер свистел в маленькой щели. Затем послышалось царапанье в дверь. Уайтхед не слышал его. Он снова был в Варшаве, в разрушенном доме с костром и пролетом ступенек, в комнате со столом и мерцающим огоньком. Почти такой же комнате, как и та, где они находились сейчас, только пахнущей старым огнем, а не тяжелым вином.

– Я вспоминаю, – сказал он, – что когда игра закончилась, Мамулян встал и пожал мне руку. Холодными руками. Ледяными руками. Затем за мной открылась дверь. Я повернулся вполоборота. Это был Васильев.

– Лейтенант?

– Страшно обгорелый.

– Он выжил? – изумился Марти.

– Нет, – последовал ответ. – Он был абсолютно мертв.

Марти подумал, что он пропустил что-то во всей истории, могло бы объяснить это невероятное заявление. Но нет, безумие сейчас было сущей правдой.

– Мамулян мог это – продолжал Уайтхед. Он дрожал, но слезы прекратились, высушенные жаром воспоминаний. – Он поднял лейтенанта из мертвых, видишь ли. Как Лазаря. Видимо, ему требовались исполнители.

Слова не успели затихнуть, как за дверью вновь послышалось шуршание, явная попытка войти. Теперь и Уайтхед услышал. Очевидно, его момент слабости прошел. Его голова вскинулась.

– Не открывай, – скомандовал он.

– Почему нет?

– Это он, – сказал он с безумными глазами.

– Нет. Европеец ушел. Я видел, как он уходил.

– Не Европеец, – ответил Уайтхед. – Это лейтенант. Васильев.

Марти недоверчиво взглянул на него.

– Нет, – сказал он.

– Ты не знаешь, на что способен Мамулян.

– Да вы спятили!

Марти встал и направился по хрустящему стеклу к двери. Позади он слышал, как Уайтхед взмолился еще раз: «Нет, нет, Господи, прошу тебя», но Марти уже повернул ручку и открыл дверь. Неясный свет огарка осветил то, что, должно быть, и было пришельцем.

Это была Белла – Мадонна питомника. Она неуверенно стояла на пороге, глаза ее, вернее то, что от них осталось, были задраны вверх – она смотрела на Марти, из ее пасти свешивался язык – пучок червивых мышечных волокон, – который она, казалось, не могла втянуть обратно. Откуда-то из глубины ее туловища раздался тонкий пищащий звук – скулеж собаки, ищущей человеческой ласки.

Марти, пошатываясь, сделал пару шагов обратно от двери.

– Это не он, – улыбаясь сказал Уайтхед.

– Господи!

– Все в порядке, Мартин. Это не он.

– Закройте дверь! – выкрикнул Марти, будучи не в силах пошевелиться и сделать это сам.

– Она ничего тебе не сделает. Она иногда приходила сюда за лакомыми кусочками. Она была единственной из них, кому я доверял. Мерзкие твари.

Уайтхед оттолкнулся от стены и направился к двери, отшвыривая разбитые бутылки на своем пути. Белла повернула голову к нему, принюхалась и завиляла хвостом. Марти с отвращением отвернулся, его рассудок метался, пытаясь найти хоть какое-нибудь разумное объяснение, но все усилия были тщетны. Собака была мертва – он сам заворачивал ее в пакет. И речи не могло быть о том, что он похоронил ее живьем.