Звали эту даму Морейг Мюррей-Абдулла. Она была шотландкой по происхождению, но вышла замуж на афганца и к тому времени, когда Идрис Шах писал свой отчёт, уже прожила на Востоке более тридцати лет.

Имя алхимика было Акил-хан, и жил он в пещере. Мадам Мюррей-Абдулла не уточняла, где именно она находится, но описывала Акила как «высокого мужчину той жилистой пуштунской расы, что так хорошо известна в Кхибере. Он был худ, носил бороду и тюрбан и кожу имел цвета красного дерева». Одет он был в грязно-белые штаны и старую солдатскую рубаху.

Не говоря лишних слов, Акил-хан дал мадам Мюррей-Абдулла и её проводнику Ахмеду по пустой пинтовой бутыли и повёл в глубину джунглей, где росла сома. Пройдя примерно четыре мили, они нашли сому. Путешественница описывает её как «высокий одуванчик». Алхимик показал своим помощникам, как правильно ломать стебли и сцеживать «молочный сок» или живицу в бутыли. За этим занятием они провели около двух часов.

По возвращении в пещеру алхимик отослал Ахмеда и мадам Мюррей-Абдулла домой, но на рассвете следующего дня они вернулись. И на этот раз они снова пошли в джунгли и по прошествии трёх часов оказались на лесной поляне, где Акил-хан принялся собирать из русла ледяного ручья какую-то светло-жёлтую глину. Завязав чуть менее двух килограммов глины в тряпичный узел, они пустились в обратный путь.

В пещере алхимик сделал из глины две глубокие чаши каждая сантиметров пятнадцати в диаметре. Их поставили сушиться на солнце, а двоих помощников опять отпустили.

Следующий день они посвятили сбору твёрдой тёмно-коричневой древесины от разных видов деревьев. На четвёртый день они отправились в каменоломню, откуда принесли серые, кубической формы осколки скальной породы размером примерно с крикетный мячик. На пятый день внутри небольшого полукруглого земляного вала устроили место дня очага. Сначала на землю положили лист «бумаги с нарисованными на нём квадратами», затем то самое тёмное дерево, затем уголь и высушенную кровь белой козы, которую измельчили в порошок и смешали с мускатным орехом, корицей и другими благовониями.

Алхимик объяснил им, что огонь нужно будет непрерывно поддерживать в течение четырёх дней. Если он погаснет, весь процесс нужно будет начинать сначала. Однако разводить огонь нужно исключительно в новолуние.

Тем временем Акил-хан составил гороскопы обоих своих помощников, чтобы убедиться, что в них нет никаких неблагоприятных сочетаний планет. Далее на землю положили квадратный кусок холста со стороной приблизительно в метр и поставили на него обе чаши. Почти пятьдесят метров хлопковой ткани порезали на полосочки в два с половиной сантиметра и положили на холст. Оставшуюся часть глины развели родниковой водой, пока она не приобрела консистенцию сливок. В одну из чаш положили кусок камня размером с небольшой абрикос и кусок серебра размером с кубик сахара. На всё это сверху вылили около двух столовых ложек сока сомы.

Далее Акил-хан накрыл первую чашу второй и крепко их запечатал, обмакнув полосы хлопковой ткани в глину и плотно обвив ими получившийся сосуд. Далее импровизированный тигель ещё сильнее обмазали глиной, поставили в огонь и засыпали горячими угольями.

Тигель должен был пребывать в состоянии белого каления в течение семи дней и ночей, а двое помощников по очереди несли вахту, поддерживая огонь. Акил-хан время от времени с подозрением поглядывал на небо, «как европеец обычно смотрит на часы». Он предупредил их, что «нельзя ни разговаривать, ни смеяться, ни радоваться, ни сомневаться. Во время дежурства нельзя также ни есть, ни пить!».

По истечении указанного периода времени Акил-хан достал из огня красный от жара глиняный шар и положил его остывать в кучу песка. На это потребовалось ещё двенадцать часов.

После этого шар был вскрыт, и внутри обнаружился «кусочек жёлтого металла». Акил-хан отдал его мадам Мюррей-Абдулла и сказал: «Отнеси его к золотых дел мастеру, посмотрим, золото ли это».

Когда та заколебалась, алхимик ушёл в глубину пещеры, принёс большой холщовый мешок и вытряхнул его содержимое на землю. Там оказалось около пятидесяти других слитков, «точно таких же, как тот, что был у меня в руке», вспоминала мадам Мюррей-Абдулла.

«У меня, как видишь, есть и другие, много-много других», — сказал ей алхимик.

Ещё он сказал ей, что, когда начинал, у него тоже были серьёзные сомнения. На овладение Искусством ему понадобилось тридцать лет.

«Тридцать лет на воде, орехах и ягодах, тридцать лет голода, созерцания и экспериментов».

Ему пришлось выучить астрологию, научиться приручать животных и читать знаки в природе. Он начинал с неправильной или же намеренно искажённой формулы, которую вынужден был исправлять путём проб и ошибок. На то, чтобы определить места, где встречаются необходимые ингредиенты, ему потребовались долгие годы.

Когда мадам Мюррей-Абдулла спросила его о планах на будущее, Акил-хан только пожал плечами. Пять лет назад он окончательно усовершенствовал свой метод и с тех пор непрерывно занимался производством золота.

«Я не могу больше ничего делать, — сказал он. — Да я и не хочу. Но какой от всего этого прок? Я сделал всё, против чего предостерегал меня мой учитель. Это уже превратилось в одержимость…

Какой в золоте прок? Может ли оно вернуть жизнь и молодость? Я стал его рабом. Я не в силах противиться ему. Я не могу и не хочу отдать, продать или подарить его кому-нибудь. Но почему это так, я не знаю…»

Если верить тому, что рассказывает Идрис Шах, мадам Мюррей-Абдулла не получила со всего этого никакой выгоды — алхимик не дал ей золота, а историю она рассказала сейиду совершенно бесплатно.

В грустной истории Акил-хана узнаётся то, чему учил Гурджиев. Он со всей очевидностью следовал по одному из традиционных путей, обеспечивающих развитие лишь в одном направлении при полном пренебрежении остальными. В чём-то он был сродни факиру, который может достичь внутреннего чувства просветления после долгих месяцев самоистязаний — но исключительно за счёт прочих свойств человеческой натуры. Или монаху, чья слепая и узконаправленная вера не позволяет развиться ни телу, ни эмоциям.

Акил-хан постиг искусство создания золота, но так и не смог произвести Эликсир…

Он был великолепно настроен на тонкие течения природы и космоса, но оказался не в силах достичь высшего просветления…

Судя по всему, он не был истинным состоявшимся алхимиком и не смог бы стать Совершенным Человеком суфиев или пройти до конца четвёртый путь Гурджиева.

* * *

Первого апреля 1976 года в журнале «Нью саентист» появилась статья Джорджа Сэссуна и Родни Дэйла, произведшая небольшую суматоху в прессе и на радио. Заголовок гласил «Deus ex machina?».[210] Авторы статьи на основании новой интерпретации библейских текстов утверждали, что древние евреи во время своего странствования по пустыне сконструировали «особый ферментационный блок», с помощью которого наладили производство манны небесной — «одноклеточного белка». Именно это устройство и фигурировало в источнике под именем «Ветхий Деньми».[211]