Энтони в 1844 г. — В пятницу он молился в первый раз, мне не понравилось ничего из сказанного им — но, может быть, в том вина здешних реформаторов. Они зашли гораздо дальше, чем в Англии. Мне хотелось бы послушать человека, который молится так же хорошо, в Англии… Вся служба меня очень встревожила».

Влияние реформы на дочь Карла Шарлотту было сильным, судя по тому, как она позже критически сравнивала иудейские обычаи в Англии с обычаями некоторых христианских конфессий. Однако, когда ее брат, Вильгельм Карл, ударился в другую крайность, перещеголяв в ортодоксальности самого Амшеля, английские Ротшильды еще больше расстроились. Его тетка Ханна сообщала Лайонелу о его состоянии, как будто «его воодушевление в исполнении всех строжайших предписаний иудейской веры» служило признаком возможной психической неустойчивости: «Я видела его дважды, он приезжал к своему брату как-то вечером и пробыл час, и, насколько позволяли приличия, я наблюдала за его манерами и т. д. Он ведет себя вполне разумно и почти не отличается от своих ровесников, равных ему по положению, он держался спокойно и вежливо, одевается скромно… и не уделяет своей внешности особого внимания… По моему мнению, не стоит опасаться, что такое религиозное рвение сменится фанатизмом. Я снова видела его у барона А. де Ротшильда… он сопровождал нас и смотрел на те же вещи и проявлял к ним тот же интерес, что и все мы… Он сказал, что решил быть твердым и всегда таким останется. Если ему повезет найти порядочных и разумных наставников, невозможно усмотреть ничего плохого в его нынешних добрых принципах»[70].

Когда Амшель отозвал солидное пожертвование (150 тысяч гульденов), предназначенное на строительство новой синагоги, потому что «они [правление еврейской общины] выбрали нового [заместителя] раввина, который не придерживается ортодоксальной веры», Энтони только покачал головой: «Ты и понятия не имеешь, какое стадо ослов… здешние евреи».

Многие члены семьи считали конфликты между реформистами и ортодоксальными евреями — от которых в Англию доносились лишь слабые отголоски — нежелательной и досадной помехой. Междоусобные теологические и литургические противоречия их мало интересовали; а любое ослабление еврейского единства казалось им саморазрушительным во враждебном мире. Поэтому сыновья и внуки Майера Амшеля, следуя его примеру, занимали светские должности в своих общинах, но редко вмешивались в религиозные диспуты, если не считать призывов к согласию. Натан был старостой большой синагоги на Дьюкс-Плейс, и почти наверняка именно ему принадлежал замысел «еврейской благотворительной организации», которая соединила усилия трех главных синагог евреев-ашкенази в Лондоне (Большой, Хамбро и Новой) — шаг, ставший предвестником позднейшего возникновения объединенной синагоги. Для Ротшильдов религиозный активизм был в первую очередь связан с предоставлением практической, материальной помощи членам еврейской общины, а не в определении общины, тем более природы ее веры, которую они склонны были считать неизменной данностью.

Конечно, отношения Ротшильдов с более широкими массами евреев, особенно бедных, не могли не отразиться в анекдотах. В классических анекдотах на эту тему стереотипного «Ротшильда» осаждают с просьбами о милостыне шноррер — находчивые попрошайки и паразиты фольклорной еврейской общины. «Ротшильд» — их многострадальная, но в конечном итоге снисходительная жертва, иногда даже входящая во вкус игры, — как в том анекдоте, когда письмо с просьбой о подаянии влетает через окно, и падает на обеденный стол и швыряется назад с монетой (Placiert — «продано», — бормочет себе под нос «Ротшильд», как будто продает облигацию вкладчику, когда видит, как шноррер ловит монету)[71]. Такие истории, которые и сегодня продолжают переиздавать в сборниках еврейского юмора, — не полный вымысел; они являются отголосками той эпохи, когда Ротшильды, из-за их большого богатства и очевидной политической власти, имели мифический, талисманный статус в глазах других евреев: не только «евреи королей», но и «короли евреев» — одновременно возвеличенные своим богатством[72] и все же не забывающие о своем скромном происхождении. Как таковые, они были центром притяжения для всевозможных устремлений, от наемников до провидцев. В архивах Ротшильдов содержатся многочисленные письма с просьбами о помощи от евреев и еврейских общин со всего мира: от еврейской общины Дублина; от друзей одного еврейского врача, попавшего в стесненные обстоятельства; от синагоги на Сент-Олбенс-Плейс; от новой иудейской общины в Ливерпуле. Просители были настоящими шноррер — редко заносчивыми персонажами анекдотов, чаще скромными просителями.

Из-за того что на Нью-Корте исходящие письма либо не сохранялись, либо были впоследствии уничтожены, совсем нелегко понять, которые из этих просьб были удовлетворены, и потому еще труднее разгадать мотивы благотворительности Ротшильдов. Известно, что Натан участвовал во многих благотворительных подписках для бедных и больных: «Общества хлеба, мяса и угля», еврейской больницы на улице Майл-Энд, в которой он был вице-президентом, а затем президентом; Священного общества помощи бедным для нужд Шаббата в Лондоне; благотворительного фонда Большой синагоги и Общества помощи больным беднякам Бетнал-Грин. Кроме того, в 1826 г. он стал управляющим Лондонской больницы, в которую по традиции принимали пациентов-евреев. Но похоже, главным его интересом в благотворительности было образование. Он подписался на «Талмуд-Тору» в Лондонском обществе в 1820 г., а годом спустя пожертвовал 1000 нидерландских гульденов образовательному обществу бедных голландских евреев. В особенности он поддерживал еврейскую Свободную школу, пожертвовав 10 гиней в фонд строительства и помогая платить за новое школьное здание на Белл-Лейн в лондонском районе Спиталфилдз. Школа была «благотворительным учреждением, в котором он принимал столь решительное участие», что его вдова сделала еще одно крупное пожертвование в ознаменование третьей годовщины его смерти. Было подсчитано, что фирма «Н. М. Ротшильд и сыновья» в XIX в. в среднем жертвовала школам 9500 фунтов в год. Эта цифра более чем удваивается, если прибавить к ней пожертвования отдельных членов семьи.

Во всем этом Натан, возможно, сознательно следовал примеру своего отца; но кроме того, на него действовали ценности семей его родственников — Коэнов и Монтефиоре. Одна из сестер его жены в 1814 г. заставила его «обещать… помогать бедным»; и возможно, его зять Джозеф Коэн привлек его к благотворительности в связи с еврейской Свободной школой, пожизненной заведующей которой в 1821 г. стала Ханна. Когда Лайонел стал попечителем «Общества хлеба, мяса и угля», главную роль в правлении уже играли Коэны; более того, его мать позже называли «ревностной поборницей ее [школы] процветания, которая щедро пополняла ее фонды». Удивляться не приходится, ведь одним из основателей фонда был ее отец. Еще одним любимым детищем Ханны был еврейский благотворительный родильный дом. К концу 1830-х гг. ее сыновья принимали активное участие в работе еврейской больницы — Лайонел был ее президентом, а Майер позже управляющим, а также еврейской Свободной школы. В то же время они продолжали распределять небольшие суммы обществам вроде (еврейского) Общества помощи пожилым нуждающимся и, через Большую синагогу, отдельным несчастным — например, матери, у ребенка которой была косолапость.