…Кончаю скромен, тих

У Лерхе в ресторации

Остаток дней моих.

Из службы в биллиардную

Прямехонько иду,

Игру там не азартную,

Но скромную веду[480].

30 июня 1843 г. Достоевский вместе с другом бароном А. Е. Ризенкампфом отмечал в кафе-ресторане Лерха успешную сдачу выпускных экзаменов и окончание Главного инженерного училища. Рассказ мемуариста об этом событии довольно курьезен.

Б. Кустодиев. Половой. Акварель. 1920

Ризенкампф учился в Военно-медицинской академии на Морской улице Выборгской стороны. В июне 1843 г. он, так же как и Достоевский, успешно сдал выпускные экзамены. «Вследствие усиленных трудов, — вспоминал мемуарист, — я заболел не в шутку: общая слабость, совершенно расстроенное пищеварение, лихорадочное состояние не уступали никаким средствам». Две недели Ризенкампф не принимал почти никакой пищи. И вдруг на пороге его комнаты появился Достоевский, только что сдавший последний экзамен, — «веселый, здоровый, довольный своею судьбою». Получив из Москвы деньги от опекуна, он силой стащил больного приятеля с постели, посадил с собой в пролетку и два часа катал на лихаче «по островам, по Петербургской стороне, через Троицкий мост и так дальше до Невского проспекта». Во время этой прогулки Федор Михайлович рассказывал Ризенкампфу «о благополучном окончании своего экзамена, о выпуске из училища с чином подпоручика (в полевые инженеры), о получении от Куманина достаточной суммы денег, о расплате со всеми кредиторами, о получении 28-дневного отпуска в Ревель и о намерении своем, на другой же день, в четверг, 1-го июля, отправиться в Ревель для свидания с братом». Он был радостно воодушевлен и много смеялся. Ризенкампфа же от этой поездки уже начинало мутить.

В завершение Достоевский привез друга в ресторан Лерха на Невском проспекте, «где потребовал сначала номер с роялем (Ризенкампф отлично музицировал. — Б. Т.), а затем роскошный обед в восемь блюд с разными винами». «Каково было мне, — вспоминал мемуарист, — больному, расстроенному, истощенному, смотреть на богатырский аппетит, на неистощимую веселость моего собеседника? Подавали разные закуски, суп, жаркое, соус, вина, и Федор Михайлович не переставал приглашать меня отведать хоть малость чего-нибудь или же сыграть на рояле. Положение мое было ужасное: ни к тому, ни к другому я не был способен. Но мало-помалу — странно — я начал чувствовать, что пример Федора Михайловича действует на меня заразительно. Я пробовал отведать сардинку, вслед за тем выпил рюмочку вина, съел кусок жареной индейки и — свершилось чудо: болезнь мою как рукой сняло. Боль под ложечкой и в желудке прекратилась, общей слабости как будто не бывало. Весь обед до конца мы ели с одинаковым аппетитом, и после шампанского фантазия на рояле полилась рекой. Оказалось — я выздоровел окончательно».

«На другой день в 10 часов утра, — завершает свой рассказ барон Ризенкампф, — я проводил Федора Михайловича на отправлявшийся в Ревель финский пароход „Сторфурстен“»[481].

Дело игуменьи Митрофании

На углу Невского и Владимирского проспектов (№ 49/2) ныне находится роскошная пятизвездочная гостиница «Рэдиссон САС Ройал отель», разместившаяся здесь после реконструкции здания с 2001 г. А до конца XX в. в этом здании располагалась гостиница «Москва», основанная купцом 2-й гильдии Иваном Ротиным еще в 1860-е гг. и сохранившая свое название в советские времена. Трехэтажный дом стоял на этом месте уже в пушкинскую эпоху. В 1837–1838 гг. он был надстроен четвертым этажом и после этой перестройки простоял без изменений более сорока лет. Когда И. И. Ротин решил открыть в этом здании гостиницу, домовладельцем был известный табачный фабрикант, купец 1-й гильдии В. Г. Жуков. В 1873 г., о котором у нас пойдет речь, дом уже шесть лет принадлежал отставному поручику С. Петрову, а гостиницей владел наследовавший в 1867 г. семейный бизнес после смерти отца 32-летний Петр Иванович Ротин.

В 1880 г. дом приобрел новый владелец — купец 2-й гильдии А. М. Ушаков, сколотивший капитал на торговле «растениями и цветами» (один из его магазинов размещался на углу Невского и Караванной улицы, в доме П. И. Лихачева, № 66). Он сразу же затеял перестройку здания, которую по его заказу осуществил известный архитектор П. Ю. Сюзор. При перестройке был заложен проезд во двор со стороны Невского (на этом месте устроили парадный вход в гостиницу), отделка фасада обогащена цепочками рустов и лепными деталями. На уровне четвертого этажа появились скульптурные фигуры кариатид[482]. При реконструкции здания на рубеже XX–XXI в., при которой была осуществлена полная внутренняя перепланировка, исторические фасады были сохранены практически без изменений. Однако надо констатировать, что в обновленном виде это здание Достоевский не видел, хотя, несомненно, не однажды проходил мимо дома Ушакова, когда тот в 1880 г. стоял в строительных лесах: перестройка была завершена уже после смерти писателя, умершего в самом начале 1881 г.

В начале 1870-х гг. гостиница Ротина, по свидетельству современников, была одной из второстепенных и «довольно грязной»[483]. Тогда даже невозможно было предположить, что в XX–XXI вв. ее ждет такая великолепная будущность. Однако весной 1873 г. гостиница «Москва» привлекла к себе всеобщее внимание, когда в одном из ее номеров проживала «под домашним арестом» вызванная следствием в Петербург фигурантка одного из самых громких уголовных дел 1870-х гг. игуменья Введенского Владычного монастыря Митрофания (в миру баронесса Прасковья Григорьевна Розен), в прошлом фрейлина императрицы Марии Александровны, дочь некогда могущественного «наместника Кавказа»[484], генерал-адъютанта и сенатора эпохи николаевского царствования Г. В. Розена.

Гостиница «Москва». Фотография 1903 г.

Сегодня фраза, которой в романе «Подросток» Достоевский характеризует одну из героинь, Анну Андреевну Версилову: «Лицо в размерах матушки игуменьи Митрофании — разумеется, не предрекая ничего уголовного», — по необходимости требует комментарий. А в середине 1870-х гг. «дело игуменьи Митрофании» прогремело на всю Россию. Как писал один из журнальных обозревателей, «с самого открытия новых судебных учреждений не было еще такого громкого, шумного, возбудившего такой общий, всероссийский интерес дела, как это»[485]. И Достоевский не ограничился лишь попутным упоминанием ее в эпилоге «Подростка». Незаурядная личность матушки Митрофании привлекла самое пристальное внимание писателя. Скорее всего, он знал о ней не только из газетных публикаций, но непосредственно и от инициатора судебного процесса, знаменитого юриста Анатолия Федоровича Кони, с которым близко сошелся как раз в 1873–1874 гг. и затем поддерживал дружеские отношения до конца жизни. Фигуре игуменьи Митрофании Достоевский предполагал посвятить специальную главку в своем моножурнале «Дневник писателя». В его рабочей тетради 1875–1876 гг. имя Митрофании упоминается