Ребекка засомневалась, стоит ли показывать Лавинии картину с падающей женщиной, и решила подождать.

– Пока не знаю, – ответила она.

– Обязательно отбери еще что-нибудь. Академия должна по достоинству оценить художниц. Когда-нибудь она опять будет принимать женщин в свои члены. К тому времени ты должна быть во всеоружии. – Лавиния наконец оторвалась от портрета. – Когда отправишься на бал, постарайся не попадать в тот же самый переплет. На этот раз меня там не будет и ты окажешься беззащитной.

– Все, что могло, уже со мной случилось. Даже не представляю, что еще может произойти.

– Женщина такого таланта, как у тебя, должна быть осмотрительнее. Постарайся не терять самообладания.

– Не могу ничего обещать, – смеясь, ответила Ребекка.

Когда Лавиния ушла, Ребекка еще раз внимательно изучила портрет. Все дышит страстью. Пожалуй, Лавиния права. Как правильно заметил Кеннет, картина отражает всю душу художника. Сгорая от желания, она вложила в него всю страсть своей души. К счастью, не многие люди имеют такое острое чувство восприятия, как Лавиния.

Ребекка вспомнила ночь любви, которую она провела с Кеннетом, и новая волна страсти медленно нахлынула на нее. Перед ее мысленным взором возникло обнаженное тело Кеннета, и, чтобы не искушать себя еще больше, она, стиснув зубы, отвернулась от портрета. Как бы ей хотелось отпраздновать с ним завершение работы над портретом! Как бы ей хотелось снова оказаться в его объятиях! Один-единственный раз только усилил ее неутолимую жажду.

Однако лучше взять себя в руки и не допустить, чтобы волна страсти захлестнула их с головой, какое бы райское наслаждение она ни сулила. К хорошему привыкают слишком быстро. Теперь у нее есть опыт, и она знает, что, если опять окажется в его объятиях, ей уже не справиться со своими чувствами. Она во что бы то ни стало должна научиться держать себя в руках, иначе погибнет. Им суждено остаться только друзьями.

А будучи просто другом, она имеет полное право пойти к нему в мастерскую и поинтересоваться его работой над новым полотном. В конце концов завтра последний срок подачи картин. Они оба должны быть наготове.

– Это я. Можно войти? – просила Ребекка, постучав в дверь мастерской Кеннета.

– Конечно, – послышалось из-за двери. При ее появлении Кеннет поднялся, отложил палитру и потер затекшую шею.

В васильковом платье, с алой ленточкой в волосах Ребекка выглядела восхитительно. Красное обычно плохо сочетается с рыжим, но она сумела подобрать именно такой оттенок, который делал ее прелестной. Кеннет посмотрел на Ребекку: падающие на лоб завитки, тяжелые локоны, рассыпавшиеся по плечам, изящная шейка – все это как магнитом притягивало его. Капитан с трудом заставил себя отвести от нее глаза.

– На тебя приятно смотреть, – заметил он.

Ребекка оглядела мастерскую.

– Как интересно сущность каждого человека сказывается на его рабочем месте, – отметила она. – Мастерская отца очень элегантна. В моей сплошной беспорядок, а в твоей во всем чувствуется армейский порядок – вещь, не свойственная художнику, но необходимая при небольшом помещении. – Взгляд Ребекки снова остановился на Кеннете. – Ты выглядишь так, будто целую неделю глаз не сомкнул. – Как продвигается работа?

Кеннет вспомнил свой титанический труд и бессонные ночи, проведенные над картиной. Выплеснув на холст весь ужас томивших его воспоминаний, все страхи, связанные с ними, все свои ночные кошмары, он чувствовал в душе странную пустоту. Но стоит ли сейчас говорить об этом? Придет время, и картина скажет все сама.

– Отдохну после того, как отправлю работы на выставку, – ответил он. – Мне чертовски повезло, что сэр Энтони все эти дни был занят своими картинами и почти не беспокоил меня, иначе бы мне никогда не закончить в срок свои работы.

Ребекка посмотрела в сторону мольберта, однако не сделала попытки увидеть полотно. После того как она увидела «Лилит», ее отношение к Кеннету как к художнику изменилось. Сейчас она смотрела на него как на вполне сложившегося мастера. Такое отношение Ребекки окрыляло Кеннета.

– Ты представляешь на выставку несколько картин? – спросила она.

– Две, связанные одним сюжетом. – Кеннет вздохнул. – Первая наверняка не пройдет, да и насчет второй у меня большие сомнения. Однако в них я выразил то, что считал своим долгом сказать.

– Время от времени академия удивляет нас тем, что отбирает на выставку, казалось бы, совершенно неприемлемые картины. Будем надеяться, что это случится и с тобой. Попросим отца после обеда посмотреть наши работы? Кстати, и сообщим о нашем решении: ведь он до сих пор находится в полном неведении о нашем решении участвовать в выставке.

– Дальше откладывать уже нельзя. – Кеннет насмешливо посмотрел на Ребекку. – Могу я наконец увидеть твоего «Корсара»?

– Хоть сейчас, – ответила Ребекка и бросила взгляд на мольберт. – А мне хотелось бы взглянуть на твою работу.

Кеннет покачал головой.

– Лучше я покажу ее вам с отцом одновременно. Ты можешь пожалеть меня и быть слишком пристрастной.

– Ты преувеличиваешь мои добродетели, – рассмеялась Ребекка, подходя к окну. – Я буду с тобой до конца откровенной.

Завешивая картину, Кеннет краем глаза наблюдал за Ребеккой. Платье свободно облегало ее фигуру, а это значит, что под ним была только сорочка. Удобно и не стесняет движений. Какая у нее чудесная маленькая грудь…

Тело Кеннета напряглось, и он поспешил отвести взгляд. Слава Богу, что он был так занят все это время, и сама работа уберегла его от опрометчивых поступков.

– Идем смотретьпортрет, – сказал Кеннет. – Он мне понравится?

– Не знаю. – Ребекка направилась к двери, бросив через плечо: – Лавиния только что видела его. Ее восприятие было для меня совершенно неожиданным, но портрет ей понравился.

Они вошли в мастерскую, и Ребекка молча указала на мольберт, стоявший у окна, выходившего на север. С порога портрет был не виден, и Кеннету пришлось пройти через всю мастерскую, обогнуть мольберт и найти положение, наилучшее для восприятия. Через минуту он словно окаменел. Наступила долгая тишина.

– Не нравится? – первой не выдержала Ребекка.

Стараясь не выдать своих чувств, как это делала Ребекка, когда узнала себя в портрете Лилит, Кеннет, с трудом подбирая слова, ответил:

– Совсем наоборот. Работа превосходная. Просто… просто мне как-то не по себе… все так драматично.

Немного помолчав, Кеннет решил забыть о том, что на него с портрета смотрят его же собственные глаза, и постараться быть беспристрастным. Он начал подробно разбирать картину.

Восточные драпировки и персидский ковер, разостланный на диване, сами по себе кричащих цветов, были выдержаны Ребеккой в приглушенных тонах, что позволило ей сохранить восточный колорит, но в то же время не отвлекало от главной темы. Художественная техника Ребекки была великолепна. Ковер был как настоящий, и любой смотревший на него словно ощущал его шелковую поверхность.