– А как же он сам? – недоверчиво полюбопытствовал Никодим.

– Сам он, с его-то величием и мощью, будет править миром. Зачем ему размениваться на какую-то захудалую державку!

– А ты, стало быть, снизошел и разменяться? – нехорошо усмехнулся Никодим.

– Да, – коротко ответил Букаха. – И пока есть время, ты тоже можешь избегнуть ужасного удела, заготовленного на долю врагов моего хозяина. Помогай мне – и его величество вознаградит тебя по-царски.

– А я подумал, царем будешь ты, – саркастически пробасил Труворович.

– И я тебя тоже не забуду, – ничтоже сумняшеся, расщедрился диссидент.

– Значит, ты мне предлагаешь за чины и деньги бросить Симеона и служить твоему Костею? – ровным голосом уточнил боярин.

– Совершенно точно! – обрадовался такой понятливости Букаха. – А еще мы с его величеством подарим тебе этого выскочку истопника. Хочешь – его самого, хочешь – его голову. Ты же желаешь с ним поквитаться, а, Никодим?

– Д-да… – мечтательно протянул боярин. – Он – безродный мужик, а его все чуть на руках не носят! А я, родовитый, чей род восходит к самому Трувору, стал не заметнее, чем афишная тумба в переулке!

При словах «афишная тумба» Букаху передернуло.

– Наверное, – продолжал мыслить вслух Никодим, – он сделал для страны больше, чем я, а я, стало быть, дальше своего кошелька да родословной не зрю… Но зато я теперь знаю, как поправить дело.

– Правильно, правильно! – поддакнул довольный своими вербовочными талантами изменник. – Только так ты и сможешь указать всем, кто в стране настоящий хозяин!

– Я докажу, что я – не хуже какого-то полотера… истопника… и что кроме кошелька и родословной у меня еще есть… ЧЕСТЬ!!!

Страшный удар свалил предателя за обледенелую мостовую. Он поехал на тощей спине по булыжникам, влетел головой в баррикаду из бочкотары и та, не выдержав натиска, развалилась на составляющие, рассыпалась, раскатилась, разлетелась, гремя и грохоча, пугая ночь и обитателей дворца.

– Ах ты!.. Ах ты, подлец!.. – ревел Никодим, расшвыривая невидимые во тьме бочки и стремясь добраться до бренного тела несостоявшегося вербовщика. – Да я самого тебя по частям Митрохе подарю! Предложить мне!.. МНЕ!!!.. продаться какому-то вонючему выскочке, который пришел ко мне домой и творит, что хочет!.. Да я!.. тебя!..

Рука Никодима нащупала, наконец, на земле вражеский сапог, ухватила и дернула к себе что было мочи…

Сапог слетел с похудевшей ноги Букахи, а сам горе-воевода вскочил, наконец, на ноги и побежал, куда глаза глядят, отчаянно молотя голой пяткой по мерзлой мостовой.

– Стой!.. Стой, мерзавец!.. – рычал ему вслед Никодим, и голос его действовал на дворцовую стражу подобно сигналу тревоги.

Изо всех дверей и даже окон[137]выскакивали вооруженные до зубов люди в доспехах и начинали бестолково метаться по двору: что случилось, где враг и есть ли он тут вообще, всё равно непонятно, но если начальство усердие заметит, то уже хорошо.

– Букаха!!!.. – прорезал, наконец, заполошную суету первый внятный крик. – Предатель Букаха здесь!.. Держи его!.. Лови!..

– Держи его!.. Держи предателя!.. Лови Букаху!!!.. – загремело за спиной изменника, подхваченное десятками жаждущих крови и мести голосов.

Злосчастный засланец при виде такой облавы окончательно потерял способность четко мыслить, и единственным его стремлением теперь было спастись, скрыться, спрятаться в месте настолько укромном, чтобы там не догадался его искать ни один, даже самый ретивый и рьяный солдат, даже Никодим, даже сам Симеон, даже Митроха…

И вдруг он понял, куда ему нужно бежать.

И, огибая и расталкивая суетливых охранников царского спокойствия, он кинулся к цели.

С наступлением темноты «Ночные ведьмы» снова поднялись в воздух и разлетелись на отведенные им в первый день полковником Гвоздевым участки.

Марфа Покрышкина и Пашка Дно тоже вернулись к ставшим им за прошлую ночь родными Сабрумайским воротам и принялись, как и вчера, метаться туда-сюда, прощупывая глазами ткань ночи.

Ткань ночи была толстая, как у стеганого одеяла, блестящая в месте частого использования людьми с кострами, с дырочками звезд над головой и вылезающей местами ватой притаившихся снеговых облаков. Белесый парок вырывался из полуоткрытых губ и казался светло-синим на темно-синем фоне тьмы. Хотелось лета и сбитня.

И только Пашка решился спросить у тетки Марфы, хочется ли ей того же самого, как метла резко заложила направо и рванулась в сторону полосы укреплений. И почти тут же в уши иглой воткнулся тоненький свист – на грани слышимости, потом еще один, и еще…

– Что?.. – вывернул голову назад стрелок.

– Летучая мышь, – также коротко ответила ведьма.

Дальнейших пояснений охотнику с девятилетним стажем не требовалось.

Все летучие мыши в конце октября уже видят седьмой сон.

Тетка Покрышкина посвистела.

Если бы это была простая мышь с бессонницей или с отстающими часами, она бы немедленно откликнулась, бросила всё и прилетела к позвавшей ее ведьме.

Суда по тому, что метла хода не сбавляла, мышь призыв проигнорировала.

Значит, это существо в форме мыши летит из города во вражеский лагерь. При неутихающих разговорах о том, что в Лукоморске может притаиться предатель, картина становится полной и ясной, словно это была не ночь, а белый день.

Значит, проследив за мышью до лагеря и, если получится, обратно, мы сможем выследить костеева засланца.

Под летательным аппаратом экипажа проплыли костры передней линии обороны зверолюдей и потянулись бесконечные палатки. Пашка не мог видеть мышь, но понимал, что солдатские палатки маленькую связистку вряд ли могли заинтересовать.

Ряды грубых рогожных полевых жилищ кончились, начался и почти моментально закончился пояс палаток побогаче: и мешковина подороже, и по часовому у входа стояло, охраняя то ли офицера внутри, то ли драгоценную рогожу… И вдруг метла резко остановилась, зависла, и охотник по инерции чуть не спихнул ведьму на землю.[138]

Он скосил глаза направо и увидел руку Марфы с перстом, указующим строго вниз.

Значит, шпионка добралась до места назначения. Было похоже на то.

Потому что внизу, метрах в десяти под ними, возвышался самый богато украшенный шатер, какой только ему пришлось увидеть не только за сегодняшнюю ночь, но и за всю жизнь.

Темно-синяя вамаяссьская ткань в мелкий косой рубчик «дзин су»[139]обрамлялась по краям и сгибам золотым шнуром и серебряными кистями. Над островерхой макушкой развевался бархатистый черный флаг с гербом царства Костей – белым черепом и тазовыми костями. Но самым верным признаком того, что перед ними было не просто прибежище наложницы царя или его любимого советника, было кольцо оцепления вокруг шатра из пятнадцать легко одетых угрюмых солдат в черном, вооруженных шестоперами. У входа топтался такой же малый, но гораздо более утепленный, и неравнодушно поглядывал на соседний костер, где собрались его приятели и шла игра в кости.