здесь, — прошептала миссис Рамсден Гарриет. — Если нам придется бежать, она не получит ни пенни.

Гарриет уже неделю слушала разговоры этих женщин и понимала, что более всего они страшатся падения их новообретенного мира. Оставшиеся в Англии родственники давно позабыли их. Если бы им пришлось бежать из Румынии, они остались бы без друзей, без крыши над головой, без статуса и денег.

— У меня нет пенсии, — сказала миссис Рамсден, — но у меня есть кой-какая заначка. Всё вложено тут. Я остаюсь. Что бы ни случилось, попытаю удачу.

Это была крепкая женщина, всегда щеголявшая в огромных шляпах с перьями, самая оживленная из троицы. Она приехала в Бухарест после Первой мировой войны, когда овдовела, и больше не возвращалась домой. Она часто сообщала собравшимся:

— Вы не поверите, конечно, но мне уже шестьдесят девять.

Теперь она сказала:

— Когда Вулли отослал нас в прошлом сентябре, я так скучала по дому. Каждую ночь плакала. Стамбул — грязная дыра. Ноги моей там больше не будет. Того и гляди, угодишь в один из этих их гаремов.

Она хлопнула мисс Траслов по колену и громко ойкнула. Та сидела с встревоженным видом.

— Я бы не хотела оставаться здесь посреди немцев, — сказала она скорбно.

— Никогда не знаешь, где повезет, — ответила миссис Рамсден.

Поначалу Галпина, очевидно, раздражала жизнерадостность миссис Рамсден. Когда она впервые подсела к ним за стол, — шляпа покачивалась так, словно еле держалась на голове, блузка из переливчатого шелка поскрипывала, угрожая треснуть, — он неодобрительно спросил:

— Что, миссис Рамсден, у вас нет сегодня учеников?

— Ни единого, — бодро ответила она. — Английский уже не в моде. Все учат немецкий.

Теперь он раздраженно повернулся к ней:

— Вы же не воображаете, что сможете остаться здесь под немецкой оккупацией? Любой англичанин, у которого достанет на это глупости, в мгновение ока попадет в Бельзен[68].

Мисс Траслов начала всхлипывать, но тут же отвлеклась, не успев найти носового платка. Как и Галпина, ее привлекло появление Ванды.

Ванда рассталась с Галпином. В последнее время ее видели с Фокси Левереттом: они разъезжали в его автомобиле «Де Дион-Бутон». Удивленные этим зрелищем люди пытались найти ему хоть какое-то истолкование. Фокси по-прежнему часто бывал у княгини Теодореску, и, по словам любопытных, ему приказали сблизиться с Вандой и уговорить ее не посылать в свою газету столько безответственной чуши. Какими бы ни были их отношения, она часто проводила время одна, так как Фокси был занят в пьесе. Теперь она пришла в сад, как и они все.

— Будь я проклят! — воскликнул Галпин, так выпучив глаза на Ванду, что стали целиком видны его шоколадно-коричневые радужки на фоне пожелтевших, налитых кровью белков.

Ванда выглядела так, что сложно было не обратить на нее внимание: узкое черное платье, туфли на высоких каблуках. Ее обнаженная спина и руки уже покрылись загаром. Не обращая внимания на Галпина, она поприветствовала Скрюби и спросила:

— Есть новости?

Новостей не было.

Женщины ощутили в ней то же постоянное предчувствие угрозы, которое терзало их самих, и подвинулись, чтобы дать ей место. Она села, наклонилась над столом, оперлась на руку и уставилась на Скрюби. Она вообще была молчалива и часто сверлила взглядом мужчин, в которых была заинтересована.

— Что будет дальше? Что нам делать? — спросила она таким тоном, словно Скрюби мог сказать что-то, что разрешило бы их терзания.

Скрюби даже не пытался соответствовать выделенной ему роли. Он ухмыльнулся, демонстрируя полное незнание. Галпин оживленно заговорил, притворяясь, что появление Ванды прервало его рассказ. Он начал с середины историю, которую Гарриет уже не раз от него слышала: как он служил репортером в Албании и попытался прорваться в летний дворец и взять интервью у королевы, которая только что родила.

— Не могла же меня сдержать эта игрушечная армия у ворот!

— И вам удалось ее увидеть? — подыграла ему миссис Рамсден.

— Нет. Они трижды меня выставили. Меня! Не я ли собирал в Сассексе две пинты грудного молока в день для иклфордской четверни![69]

Присутствие Ванды раззадорило Галпина, и он говорил всё с большим пылом, не переставая наблюдать за ней. Глаза его были выпучены так, что чуть не вываливались из орбит. Ванда игнорировала его в течение часа, потом встала и ушла. Он мрачно уставился ей вслед.

— Бедняжка, — сказал он. — Жаль мне ее. В самом деле! У нее здесь нет ни единого друга.

Они оставались в саду до вечера, когда липа запахла еще сильнее. У Галпина был при себе радиоприемник, и он несколько раз пытался поймать обещанную речь Черчилля. Над головами сновали летучие мыши. Миссис Рамсден пригнулась, опасаясь за свою шляпу.

— Если они залетят в дом, их надо немедленно выгнать, — сказала она. — Дело даже не в них самих, а в том, что они оставляют после себя.

Деревья потемнели на фоне неба, сиявшего, словно начищенное серебряное блюдо. В отличие от большинства уличных кафе, в этом саду не было освещения. Единственным источником света были окна гостиницы. Садом мало пользовались. Между плитами пробивалась трава. Никто и не думал сметать со стола осыпавшиеся липовые цветки. За исключением нескольких румынских парочек, которые искали уединения в самых темных углах, здесь не было никого, кроме англичан.

Наконец речь началась. Румыны тихо подошли поближе, чтобы послушать, как Черчилль обещает, что Англия никогда не сдастся.

— Мы будем сражаться на пляжах, — говорил он. — Мы будем сражаться в полях.

Миссис Рамсден уронила лицо в ладони. Ее шляпа упала под стол, но никто не обратил на это внимания.

Каждый день толпа у окон немецкого Бюро пропаганды наблюдала за тем, как красные стрелки продвигаются всё глубже по территории Франции. Одна из них пересекла Сомму и повернула на юг, в сторону Парижа. Все говорили, что скоро наступление остановится. Никто не верил в возможную потерю Парижа.

По пути к Белле Гарриет прошла мимо окна Бюро. Ей не требовалось подниматься по Каля-Викторией или непременно идти по этой стороне улицы. Однако она пробралась сквозь толпу, бросила старательно равнодушный взгляд на стрелки и пошла дальше, вскинув голову.

Когда Гарриет вошла в гостиную, Белла воскликнула:

— Ну и что вы об этом думаете?

На мгновение Гарриет преисполнилась надежды, но восторг Беллы объяснялся исключительно ее успехом в роли Елены. Она просто хотела сообщить, что портрет Чемберлена с цветком Безопасности всё еще висел в клубе.

— Я позвала слуг и приказала немедленно его снять и поставить в туалете, лицом к стене.

Портниха принесла дамские костюмы; Белла заранее настояла, чтобы Гарриет пришла на эту финальную примерку.

Платье было сшито из дешевого белого тюля, из которого крестьянки шили себе блузки. Силуэт