Саммерхэй еще не отдавал себе отчета, насколько велика опасность. Во всяком случае, он не мог предугадать того кризиса, который возник вчера вечером. Во время завтрака он получил телеграмму от Дианы, она просила его выполнить шутливое обещание, данное ей в Шотландии: пригласить ее на чашку чая и показать ей свою квартиру - безобидная, пустяковая просьба! Не мог же он предвидеть, что она будет выглядеть такой красивой, когда удобно усядется в его большом оксфордском кресле, распахнув манто и открыв белоснежную шею; что, беря из его рук чашку чая, она протянет руки, нагнет его голову, прижмется губами к его губам и скажет: "Теперь ты все знаешь!" У него закружилась голова и даже теперь кружится, когда он вспоминает об этом. Вот и все - в сущности, пустяки. Но какая-то отрава проникла в его кровь. Поцелуй был короткий. Но Саммерхэй замер, глядя на нее, вдыхая ее аромат, напоминающий запах соснового леса. А она взяла со стола перчатки и стала застегивать пальто, словно это он сорвал поцелуй, а не она. Когда они спускались по ступенькам, она крепко оперлась на его руку. И, садясь в машину у Темпл-Стэйшн, оглянулась на него с насмешливой улыбкой, в которой были и вызов, и теплота, и обещание.

Вернувшись к себе, Саммерхэй нашел в почтовом ящике письмо - должно быть, Джип переслала его из Красного дома. Он почувствовал смутную неловкость оттого, что письмо прошло через ее руки. Он провел беспокойный вечер в клубе, играл в карты, проигрывал, поздно вечером занялся дома одним судебным делом; наутро подвернулась трудная работа, и только теперь, по дороге к Джип, он понял, насколько все перестало быть ясным и простым.

Узнав, что она уехала верхом одна, он почувствовал, как растет в нем ощущение неловкости. Почему она не дождалась его, как всегда? Может быть, подумала, что он не приедет обычным поездом? Он переоделся и отправился в конюшню. Петтенс сидел на ящике для овса и изучал старинный справочник Раффа, в который была занесена летопись и его былой славы; соответствующие места были подчеркнуты карандашом: "Июньские Дерби. "Проворный". Э. Петтенс". "Тайдпот, розыгрыш гандикапа. "Доротея". Э. Петтенс". "Кубок Солсбери. "Плум-Пуддинг" Э. Петтенс". Были помечены и другие его триумфы.

- Добрый день, сэр, ветреный денек, сэр. Хозяйка выехала больше двух часов назад, сэр. Не пожелала взять меня с собой.

- Седлайте Сорванца и поскорее!

- Да, сэр; очень хорошо, сэр!

Больше двух часов! Он поскакал к холмам - по дороге, которой они обычно возвращались домой. Но он проездил около часа, не переставая ее искать, и вернулся домой один разгоряченный и встревоженный. В прихожей на столике лежали ее перчатки и хлыст. Облегченно вздохнув, он побежал наверх. Она причесывала волосы и резко обернулась, услышав его шаги. Он бросился к ней, и ему показалось, что она смотрит на него, как затравленный зверь. Она отшатнулась от него и сказала:

- Нет! Не притворяйся! Что угодно - только не притворство!

Он никогда не видел ее такой - с таким холодным лицом и колючими глазами. И он отодвинулся от нее.

- Что с тобой, Джип?

- Ничего. Только не притворяйся. - И, повернувшись к зеркалу, она снова принялась расчесывать волосы.

Она была прелестна, с лицом, разрумянившимся от долгой прогулки верхом, - ему хотелось обнять ее как можно крепче.

Он сказал со страхом и пробуждающимся раздражением:

- Объясни же, в чем дело?

- Объяснить должен ты. Я - в полном неведении.

- Не возьму в толк, о чем ты говоришь.

- Неужто?

Что-то убийственное было в ее пренебрежительном тоне; пальцы ее торопливо двигались, укладывая темные, блестящие волосы; его потрясла эта неожиданная враждебность. Он сел на край кровати. Может быть, письмо? Но каким образом? Оно не было распечатано.

- Ради бога, Джип, что случилось со вчерашнего дня? Говори же, не мучай меня!

Она повернулась и взглянула на него:

- Не притворяйся, будто ты огорчен тем, что не можешь меня поцеловать! Не лукавь, Брайан! Ты ведь знаешь, - это притворство длится уже не один месяц.

Саммерхэй повысил голос:

- Ты, наверно, помешалась. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

- О нет, ты понимаешь! Ты получил вчера письмо с пометкой: "Весьма срочно"?

Так и есть! Он ожесточился и сказал упрямо:

- Да, получил. От Дианы Лейтон. Ты недовольна?

- Нет. Но подумай: как могло оно дойти так быстро отсюда?

Он сказал хмуро:

- Не знаю. Должно быть, почтой.

- Нет! Я сама положила его в твой почтовый ящик в половине шестого.

Саммерхэй привык соображать быстро и сразу понял все значение сказанного. Он пристально посмотрел на нее.

- Тогда ты, верно, видела нас?

- Да.

Он встал, беспомощно развел руками и сказал:

- О, Джип! Не надо! Не будь же так безжалостна! Я клянусь тебе...

Джип коротко засмеялась и повернулась к нему спиной, продолжая убирать волосы. Им овладело ужасное ощущение, что он вот-вот ударится обо что-то головой. Он сказал растерянно:

- Я только угостил ее чаем. Почему бы и нет? Она моя кузина, это ведь пустяки. Зачем думать обо мне самое худшее? Она хотела посмотреть мою квартиру. Я не мог отказать.

- Твою пустую квартиру? Перестань, Брайан, что за жалкая болтовня! Мне и слушать тебя не хочется.

Саммерхэй, вздрогнув, точно от удара хлыстом, резко повернулся к ней и сказал:

- Тебе, значит, доставляет удовольствие думать обо мне самое плохое?

Пальцы Джип на мгновение замерли.

- Я всегда говорила тебе, что ты совершенно свободен. Ты думаешь, я не чувствовала, что это продолжается уже много месяцев? Но наступает час, когда гордость восстает - вот и все. Не лги мне, прошу тебя.

- У меня нет привычки лгать!

Он чувствовал себя так, словно запутался в какой-то сети и не может выбраться из нее. Всему виной эта проклятая фамильярность в их отношениях с Дианой, о чем он, неизвестно почему, не сказал Джип. Но как заставить ее почувствовать правду, почувствовать, что он любит одну ее, только одну ее?

- Джип, клянусь тебе - не было ничего, кроме одного поцелуя, да и тот...

Она крикнула:

- О, уходи, уходи же!

Он положил руки ей на плечи.

- Только одну тебя я люблю. Клянусь тебе! Почему ты мне не веришь? Ты должна мне верить. Не надо быть такой злой. Это глупо, глупо! Подумай о нашей любви, подумай обо всем...

Ее лицо оставалось ледяным; он убрал руки и пробормотал:

- Как она ужасна, твоя гордость!

- Это все, что у меня есть. Можешь уходить к ней, когда пожелаешь.