В своем анализе «позитивных иллюзий» Шелли Тейлор предположила, что чрезмерно оптимистичные предубеждения также могут быть эволюционной адаптацией. Но Стивен Хайне, психолог из Пенсильванского университета, и его сотрудники представили доказательства, которые ставят эту возможность под сомнение[385]. По их мнению, предвзятая оценка себя в чрезмерно позитивном ключе характерна для определенных культур. Они привели антропологические, социологические и психологические свидетельства: например, японцы склонны относиться к себе критически, в отличие от североамериканцев, которые, как показали исследования, воспринимают себя очень позитивно. Если бы предубежденность в позитиве была эволюционной адаптацией, мы, скорее всего, встретили бы такие отклонения в разных культурах. Впрочем, как отмечалось ранее, единственное исключение из универсальной модели не исключает возможности адаптации. Исследования различных форм искажений памяти в разных культурах могут дать нам множество сведений[386].

Предвзятость тесно связана с когнитивными операциями высшего порядка и сложным социальным взаимодействием (см. главу 6). Мы могли бы ожидать, что именно эти процессы будут сильно отличаться в разных культурах. На основе работы группы Хайне я предположил: из-за предубеждений определенная форма искажений памяти будет значительно различаться в разных культурах, и, скорее всего, она – итог не биологической эволюции, имевшей место в ходе естественного отбора, а социальных и культурных норм. Конечно, возможно, что при запоминании люди во всех культурах проявляют некий тип предубежденности, причем его конкретные черты или суть различаются в зависимости от культуры. Но даже если это так, я склонен считать, что предвзятость – это результат того, что общие знания и убеждения часто определяют способ, с помощью которого мы и запоминаем информацию.

По моей гипотезе, оставшиеся грехи – блокада, рассеянность, ложная память и внушаемость – это, вероятнее всего, эволюционные антревольты. Отчасти я исхожу из соображений правдоподобия: трудно представить, как или почему в ходе естественного отбора могла возникнуть система, которая особенно подвержена ошибкам по рассеянности и вдобавок теряет доступ к именам и словам и запоминает никогда не происходившие события. Но мы уже видели: каждый из этих грехов памяти можно с полным правом рассматривать как сопутствующий итог ее полезных функций – тех, что возникли как адаптации или экзаптации. Полагаю, что и ошибки по рассеянности, и неверное соотнесение, ставшее итогом путаницы в памяти об источнике впечатлений, и связанные с этим последствия внушаемости – это побочный результат адаптаций и экзаптаций, на основе которых создалась именно такая система памяти, которая обычно не хранит детали, необходимые для указания точного источника впечатлений. Блокада – возможно, побочный эффект, связанный с актуальностью данных и частотой обращения к ним; эти же характеристики ведут и к эфемерности, а ложные воспоминания, основанные на том, что мы помним суть событий, – это следствие процессов категоризации и обобщения, которые невероятно важны для нашей познавательной способности.

И все же эти антревольты памяти отличаются от архитектурных антревольтов, о которых говорили Гулд и Левонтин. У последних положительная роль: они не мешают и не подрывают ни структурную, ни функциональную целостность здания. С памятью все иначе. Раздражение от ошибок по рассеянности, кратковременное разочарование от невозможности вспомнить имя или слово, потенциально катастрофические последствия ложных показаний очевидцев и ложных воспоминаний, вызванных неверным соотнесением или внушаемостью, – все это способно разрушить нашу жизнь на время или навсегда. Когда из-за этих «антревольтов» все не так и мы испытываем страдания, трудно принять и даже вообразить, что они – порождение тех же самых способностей, благодаря которым наша «познавательная жизнь» по большей части протекает гладко. Уместно даже представить эти «антревольты» памяти, как ту белку, что сравнивает выгоды от еды с рисками встретить хищника и все время бегает в укрытие с кусочками печенья. «Антревольты», «рожденные вне закона», – это «размен» в памяти, имеющий пусть и не столь заметные, но все же важные преимущества.

Если мои предположения об истоках семи грехов памяти имеют смысл, то можно не сомневаться: в ближайшее время эти грехи никуда не исчезнут. Вспомните Биньямина Вилькомирского: он «вспомнил» ужасы детства, пережитые в нацистском концлагере, хотя сейчас на самом деле все указывает на то, что он всю войну прожил в Швейцарии. Вспомнить по ошибке один из величайших ужасов, какие только можно себе представить, – подобное кажется столь странным, что возникает искушение счесть случай Вилькомирского непостижимым единичным отклонением. Но если неверное соотнесение и внушаемость – вероятные виновники заблуждений – на самом деле представляют собой эволюционные антревольты, то его случай явно не будет единичным. И таких примеров множество. Примеры из числа мужчин и женщин, полагавших, что к ним вернулась память об ужасных детских травмах, но после прекращения сеансов психотерапии отрекшихся от своих воспоминаний, говорят нам о том, что опыт Вилькомирского не уникален. Об этом напоминают и легионы самопровозглашенных «похищенных инопланетянами», которые «помнят», как над ними сексуально издевались демонические – и неуловимые – похитители с других планет. В таких случаях часто задействованы техники внушения, например гипноз.

Такие ложные воспоминания не новы. В четвертой главе мы узнали о спорах по поводу ложных воспоминаний и дежавю, бушевавших в 1890-х гг. Еще в 1881 г. Джеймс Селли, английский психолог, посвятил «иллюзиям памяти» целую главу книги «Иллюзии: психологическое исследование» (Illusions: A Psychological Study) – и привел примеры искажений, которые я называю неверным соотнесением и внушаемостью. Историк Патрик Гири писал о баварском монахе Арнольде, жившем в XI в.: тот «вспомнил», как несколько лет назад в путешествии повстречался с летающим драконом. Вероятно, его ложная память явилась плодом воображения и внушения. Неверное соотнесение и внушаемость с нами уже очень давно – и, несомненно, будут продолжать свои злые проделки и в будущем[387].

То же относится и к другим грехам. Рассмотрим, например, эфемерность и зацикленность. Люди веками пытались преодолеть ограничения первой. В первой главе я отмечал, что визуальная мнемотехника – метод улучшения памяти путем кодирования новой информации в виде ярких образов – применялась еще в Древней Греции. Давнее наследие и у зацикленности: вспомните, как Роберт Бертон описывал испуганного Власия – хрониста, ставшего свидетелем землетрясения в Сакаи и на протяжении многих лет бессильно пытавшегося «изгнать воспоминания из разума» (см. главу 7). Посттравматическое стрессовое расстройство, при котором последствия зацикленности болезненно усилены, лишь недавно признали психологи и психиатры. Но его симптомы, вероятно, проявлялись всегда и везде, где бы ни происходили травмирующие события. Это поразительно ясно отражено в захватывающей книге психиатра Джонатана Шея «Ахилл во Вьетнаме» (Achilles in Vietnam), где последствия боевой травмы ветерана показаны параллельно с текстом Илиады Гомера. Ахилл охвачен скорбью: он не смог прикрыть погибшего воина, и его «пронзает память» – он не может не думать о павшем товарище[388].