карман пальто, когда-то светло-серого, а теперь красного от крови. Того, что он увидел заодно, Даниэль даже не запомнил, благодаря многим годам практики игнорирования подобных картин. В памяти остался лишь смутный образ прорехи в штанах, сквозь которую просвечивало нечто бело-розовое, может, кость, а может, фрагмент окровавленного белья.

Наклонившись и затаив дыхание, он сунул руку в карман пальто.

Прикосновение к влажной, уже твердеющей материи было неприятным, но Панталекис, стиснув зубы, просунул руку дальше. Его пальцы наткнулись на прямоугольную карточку. Выхватив ее, он отвернулся и выпрямился, с облегчением выдохнув сквозь сжатые зубы, а затем пошел прочь – настолько быстро, насколько позволяла негнущаяся нога.

Естественно, он знал, что в пальто есть еще один карман, но ему хватило и этого. Желудок пытался взбунтоваться при одной мысли, что ему пришлось бы перевернуть истерзанный труп.

Он остановился на небольшой площади, двумя лестничными пролетами выше «музея». Там стояла каменная скамья, вполне приличная, чтобы на ней можно было удобно усесться, а также неработающий фонтан, полный высохших листьев своеобразной продолговатой формы с неровными краями. Положив карточку, он воспользовался листьями, чтобы вытереть кровь с ботинок, что не слишком ему удалось – мертвая растительная ткань оказалась настолько хрупкой, что разваливалась, стоило лишь сильнее ее сжать. Недовольно поморщившись, Панталекис вытер руки о штаны, и так уже затвердевшие от грязи.

Важнее всего было не повредить еще сильнее карточку, так что он взял ее лишь тогда, когда решил, что руки его настолько чисты, насколько это возможно. Наклонившись и напрягая зрение – красное солнце уже медленно клонилось к закату – он рассмотрел свою добычу.

Прямоугольная карточка была величиной примерно с его ладонь. На одной стороне виднелся коричнево-рыжий рисунок, словно сделанный пером с помощью лукового сока, а с другой – нечто похожее на надписи. Панталекис не обратил на них внимания, поскольку все равно ничего бы не понял.

Он сосредоточился на рисунке.

Тот изображал полтора десятка человек, развлекавшихся на террасе. Дети пускали воздушных змеев, какая-то пара танцевала, несколько мужчин, опершись об ограждение, пили из высоких бокалов. За ними виднелся город; обозначенные несколькими изящными черточками дома выглядели столь маленькими, что становилось ясно – все эти люди находились где-то очень высоко.

Дольше всего Панталекис смотрел на детей – двух девочек в кружевных платьицах и мальчика в узких брюках, словно для езды верхом. Девочки радостно смеялись, лица мальчика не было видно из-за кровавого пятна, но Даниэль мог бы поспорить, что парень столь же счастлив, как и его подружки.

Значит, тут и в самом деле был мир, где существовали дети, и взрослые выглядели нормально, а не как изголодавшиеся нищие. Мир, который не старел, и из него сегодня явился вооруженный мужчина с бородой, а до этого невидимка.

Что из этого следовало?

Например, то, что это явно не был мир суровых, одержимых жаждой убийства воинов. Там были красиво одетые игриво улыбавшиеся женщины, были танцы и развлечения, то есть все те удовольствия, при воспоминании о которых Даниэль чувствовал, как у него сжимается сердце.

Да, мужчины из того мира иногда приходили сюда поохотиться на умирающих, а невидимка, судя по всему, решил, что Даниэль – одно из тех жалких больных созданий, заслуживающих смерти. Собственно, удивляться вряд ли стоило – Панталекис знал, что выглядит ужасно: исхудавший, грязный, со спутанной бородой и растрепанными, давно нечесаными волосами, он напоминал одного из чокнутых пророков, изображения которых видел в школе.

Однако он мог бы помыться, подстричь волосы и бороду, а потом перейти в нестареющий мир и убедить его обитателей, что он один из них.

Само собой, проблема заключалась в том, что он не знал их языка, но и это могло оказаться ему на пользу. Что, если он вышел бы туда, наверх, и сразу же начал бы что-то кричать по-франиспански, по-новогречески или по-английски? Может, его пощадили бы из обычного любопытства, по крайней мере в первые несколько минут, но даже этого бы хватило, чтобы кто-то заметил, что Даниэль не болен и тем более не умирает.

Там имелось все, чего он в данный момент желал. Свежая горячая еда без привкуса гнили. Теплые кровати с постелью, не пропахшей влагой. Женщины с чистой нежной кожей и страстными улыбками. Алкоголь, танцы, развлечения. И прежде всего – никаких пожаров, рушащихся зданий, трупов и смрада.

В животе снова закололо, и желудок предупреждающе сжался, давая понять, что Даниэлю следует отойти в укромное местечко.

Сухо закашлявшись, он встал, поморщившись от внезапного ощущения холода на вспотевшем затылке. Прежде чем сунуть карточку в карман, он взглянул на нее еще раз.

Тоска по нормальной жизни была столь сильна, что почти повергала его в ужас.

17

Показав охраннику пропуск, Каира вскочила на движущуюся лестницу. В тишине ночной смены шорох ступеней казался громче, как и все прочие звуки Архива – ссора на четвертом этаже, звон стаканов и тарелок на пятом, стук трансляторов на седьмом и восьмом.

Она ехала наверх, стараясь всем своим видом показать, что имеет полное право здесь находиться. Раньше она никогда не работала в последнюю смену, но ведь ничто не мешало ей поменять график, верно?

Успокаивая себя подобными мыслями, она добралась до девятого этажа. Выше царила темнота, а движущаяся лестница не работала.

Каира достала из кармана кусок стекла, которое обычно устанавливали на механоидах. Мертвые спрессованные светлячки испускали желтое, мутное и очень слабое сияние. Кусок побольше светил бы ярче, но девушка решила, что рисковать не стоит. Этого вполне хватало, чтобы справиться с кодовым замком, а потом, внутри, она уже сможет пробудить живых светлячков, поскольку сквозь плотно закрытую дверь никто не заметит их света.

Кто-то вышел из зала рядом и направился наискосок через холл. Каира замерла на первых ступенях ведущей в темноту лестницы с куском светлячкового стекла в руке. Если бы этот человек сейчас спросил, куда она собралась, она не сумела бы ответить.

Она мрачно подумала, что любопытствующего всегда можно отправить в нокаут. Нирадж в свое время показывал ей, как ловко и без шума лишить человека сознания.

С бьющимся где-то в окрестностях горла сердцем Каира ждала, когда ей зададут неизбежный вопрос. Однако ничего не произошло – младший сотрудник прошел за ее спиной и, занятый своими делами, побежал дальше, даже не обернувшись.

Облегченно вздохнув и улыбнувшись, Каира двинулась дальше. Лестница была металлическая, и, хотя девушка старалась идти как можно осторожнее, каждый ее шаг звонко отдавался в тишине. Теперь она была только рада, что не побежала наверх – тогда грохот наверняка бы кого-нибудь встревожил.

На десятом этаже она переложила кусок стекла в другую, не столь вспотевшую руку. Улыбка ее становилась все шире.

На одиннадцатом Каира остановилась и прислушалась. Звуки