— Вопросы есть? — спросил он торжествующим шепотом.

Казалось, Сенька обомлел от удивления.

— Айда к пруду. Обговорим все напоследок, там вас ни одна стерва не подслушает.

Парадная дверь с веранды оказалась уже запертой ночными сторожами, во двор можно было выйти лишь черным ходом. Этим путем Жареный и направился, Охнарь тихонько вылез через окно своей палаты. Так было лучше, а то еще привлекут ненужное внимание любопытных, вроде Анютки Цветаевой или Зарембы, которым всегда все нужно знать, начнутся назойливые вопросы: «Куда вы? Чего шнырите?»

У коровника они встретились. Ясная, серебристая ночь встретила их сильными, нежными запахами табаков и ирисов — с клумбы; навоза и скотины — от хозяйственных построек; древесной свежести и листвы — из леса. Под луной мягко лоснилась железная крыша здания; тихо мерцали высокие тополя; росистую траву, землю пещрили таинственные тени. Однако ни Охнарь, ни Жареный не замечали прелести окружающего. Торопливо, не разбирая тропинки, выбрались они к темно-сияющему, загадочному водному зеркалу, остановились, переводя дыхание.

— Порядок такой, — полушепотом объяснял Ленька. — Обождем, когда совсем угомонится колония, а дежурные сторожа задремлют, и — за дело. Зайдем в камору, напялим на себя сколько можно штанов, курток, насуем в наволочки. Может, одеяло новое попадется или еще что подходящее. Только не жадничать. Чтобы свободно унесли. Главное, выбраться из дома.

Сенька слушал молча.

— Жалко, тут до станции далеко переть. Целых Четырнадцать верст. Добраться туда надо до утра, а то с барахлом еще сгребут по дороге. Знаешь, какая теперь людка пошла? Сволочь. Каждый считает, что раз он советский, так ему до всего дело есть, и сует рыло. Ну, да я в лесу нашел железный прут. Если кому по черепушке долбануть, сразу мозги на место станут. Пока в колонии хватятся, мы уже должны чесать на майдане в Крым.

Сенька и тут ничего не сказал. Стоял он опустив голову, посматривая исподлобья, косо.

— Теперь ша! — приказал Охнарь. — Топаем по своим палатам, но гляди, не засни. Все ясно?

Ответом ему был глубокий вздох. Сенька шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу.

— Да ты что? Язык проглотил?

— Я, Охнарь… я… не поеду.

Стукни сейчас кто-нибудь Леньку палкой по голове, появись рядом сам Паращенко, он бы не так обомлел.

— Как ты… Что ты… А ну, повтори.

— Никуда я… из колонии, — запинаясь и с отчаянием утопающего заговорил Сенька. — Никуда! Передумал я. Ну смотаемся, даже барахло загоним… а там чего? Осень подойдет, зима… Что делать? Знаешь, куда я добирался? Аж до Алма-Аты. Дальше некуда переть, Китай. И все одно: снег выпал, в ночлежку пришлось устраиваться. Не то сдохнешь. Сам не знаю, как я согласился на твои уговоры. Прямо затмение…

— Да ты что, сука, — зашипел пришедший в себя Охнарь и, схватив Сеньку за грудки, сжал в кулак его рубаху у ворота. — Пятишься, сявка поганая! Да я сейчас тебе глаза на затылок поставлю. Балду откручу. Блин с тебя сделаю…

Сенька не сопротивлялся. Он знал, что был слабее Охнаря, а тут еще от страха, от сознания своей вины у него совсем отнялись руки, и он еле держался, чтобы не упасть. Он только вертел головой, потому что ворот рубахи сдавил ему шею.

Что хочешь делай. Обижайся не обижайся. Я уж сколько срывался. Колонисты больше не возьмут обратно. Да еще барахло стырим…

— Заткнись, зараза! — цыкнул Охнарь, трясясь от слепой злости, — Шутки задумал шутить? Ах ты, гнида малокровная, гад шепелявый. Забожился, а теперь в кусты? Да ты знаешь, как я с тебя получу? Знаешь?

— Бей. Получай. Имеешь право. Но это мое последнее слово. Что хочешь…

Голова Сеньки метнулась вправо, затем влево: Охнарь два раза ударил его в зубы. Нижняя губа у Жареного вспухла.

— Отыгрывайся, богуй. Все одно…

Охнарь еще раз сунул кулаком; Сенька увернулся, отскочил в сторону, крикнул:

— Сам тикай, а меня не трогай. Не трогай больше, урка занюханная. Получил свое? Не подходи!

В голосе его слышались слезы, а взгляд был дикий, ожесточенный. Оглядываясь, он медленно пошел к двухэтажному зданию, смутно черневшему в лунной тьме. Охнарь в ярости пожалел, что с ним нет железного прута: перетянул бы разок-другой, чтобы знал, как подводить товарища. Но преследовать Сеньку не стал: в колонии воровские законы не имели силы. Сенька мог донести на него, и, если бы узнали ребята, заведующий, от реформатория ему не открутиться бы. Терять «волю» из-за какого-то побирушки Леньке не хотелось. Бил он Сеньку ключами, стиснутыми в кулаке. Разжав руку, тупо посмотрел на ключи и вдруг, размахнувшись, швырнул их изо всей силы. Где-то далеко они с четким, свистящим звуком булькнули в темную воду пруда.

Леньку всего трясло от бессильной злобы. Он еще долго сидел на пеньке. И такого труса, как Сенька, он хотел взять в кореша? Да что бы он с ним делал на «воле»? Такому в пору лишь рванье на свалке собирать. Хорошо, хоть эта улитка вовремя раскрылась. Остыв, Охнарь пожалел, что забросил ключи. Надо было самому залезть в камору, взять, что под силу, и сегодня же ночью смыться из колонии. В душе он окончательно понял: рушились все его надежды. Колонисты не поддержали его ни в воровстве, ни в побеге. И вот что странно: Сеньку, так же как и Якима, остановила мысль о будущем. «Украдем, а что дальше?» Оба они отказались жить сегодняшним днем. Откуда эта новая песня? Э, да разве в колонии настоящие ребята? Обыкновенный «нормальный* детдом, только работают. Нет, настоящих корешей надо искать в другом месте.

Легкий теплый ветерок тихо пошевеливал листву молодой березки. Небо перечертил нетопырь, низко спустившийся в погоне за бабочкой, комарами. Далеко, в Нехаевке, на колокольне, сторож отбил одиннадцать часов. Не так еще и поздно. Может, плюнуть на все и удариться на станцию? Это с пустыми-то руками? Признать себя побежденным? Не-ет! В доску расшибется, а уж что-нибудь из добра потянет. Назло всем. Сенька не выдаст его. Этот колонистский телок — тертый калач. Да и сам подмочен. Ведь тоже хотел бежать и стибрить праздничные костюмы. Будет молчать, как запечатанный. Ладно, хватит на сегодня этой волынки.

В палату Ленька вернулся через открытое окно.

…Наутро в колонии было две новости: Сенька вышел к завтраку с распухшим носом, а кастелянша потеряла ключи, хотя и божилась, что повесила их в изголовье над кроватью. Никому не пришло в голову, что между этими двумя событиями имеется прямая связь. Да еще ребята заметили, что недавние закадычные друзья, Охнарь и Жареный, не подходят друг к другу, а лишь косятся издали, как два чужих петуха. Тогда кое-кто стал догадываться, почему у Сеньки вдруг распух нос. Но мало ли колонистов втихомолку от начальства сводило счеты? Одной дракой больше, одной меньше. До свадьбы заживет.

Очевидно, именно уверенность Охнаря в том, что в колонии ему все равно не жить, что благодатный случай обокрасть хозяйство и убежать рано или поздно подвернется, не давала ему возможности унывать, заставляла беспечно относиться к неудачам. В сущности, если разобраться, разве он что потерял? Просто отложил выполнение плана на более позднее время, ни больше, ни меньше.