А потом я с огорчением обнаружил «Чародея» в середине списка участников, рядом с яхтами длиннее его на 30–50 футов. Мне даже пришлось уступить сэру Робину. Однако, несмотря на эти неприятные моменты, я напомнил себе, что главное – приключение (что отнюдь не означало отказа от победы). Сэр Робин объявил, что собирается идти напрямую через Атлантику, чтобы избежать плохой погоды и поймать лучший, на его взгляд, ветер. Это меня удивило. Я подробно изучил вопрос и считал, что следовало двигаться как можно дальше на север и ловить штормовой ветер.

Возможно, сэр Робин знал что-то, чего не знал я.

Зато в моем распоряжении были современные технические средства. Во время этой регаты тестировалась новые меры безопасности, и все яхты должны были каждые 6 часов через спутник сообщать о своем местонахождении. Для «Чародея» мы разработали специальную компьютерную программу, позволяющую получать обновленную информацию о скорости и положении каждой лодки и, исходя из их форы, оценивать реальную ситуацию.

Регата стартовала неподалеку от нью-йоркской гавани в пасмурную погоду, но при хорошем ветре. Затем разразился первый шторм, настоящая североатлантическая буря с волнами высотой 6 метров. Я понял, что управляя «Чародеем» как гигантским серфом, смогу скользить вниз по волнам со скоростью до 21 узла.

Каждые 20 минут нам приходилось заменять рулевого для поддержания высокой концентрации внимания, чтобы избежать ошибок, которые в таких условиях могли стать роковыми. Для штормовой погоды у нас была слишком большая площадь парусов, и через несколько ужасных минут лодка перевернулась на бок, а новый треугольный парус попал в воду. Оказавшись во власти шторма, мы пережили немало и других страшных минут. Пока мы боролись с огромными волнами на скорости 18 узлов, парусный мастер Дрю Дональд поднялся на мачту в подвесной люльке, чтобы сделать необходимый ремонт, не спуская парус и снижая скорость. И тут наш новехонький спинакер разорвался на сотни кусков! Сильнейшим ураганным ветром этот дополнительный треугольный парус (напоминавший гигантский американский флаг) так раздуло, что парусину намотало на главный барабан лебедки диаметром два фута, зажало и с ужасным звуком протащило с такой скоростью, что лопнул трос на барабане.

За первые две тысячи миль мы пережили три шторма. Нам приходилось экономить воду – всю, до последней капли, и один из членов моей команды, лаборантка TIGR Шерил (единственная женщина в нашем экипаже), даже вызвалась принимать душ вместе с мужем, несмотря на поддразнивания остальных членов экипажа.

Оставалось пройти всего тысячу миль, но тут нам пришлось значительно сбавить скорость. Мы сменили курс: до этого шли по ветру, а теперь вынуждены были идти против ветра, который дул прямо со стороны Британских островов. К концу гонки постоянный встречный ветер вынудил сойти с дистанции треть участвовавших в регате яхт.

Спустя 15 дней после старта, около часа дня, мы финишировали вблизи мыса Лизард. Экипаж был совершенно вымотан, а такелаж «Чародея» изрядно поврежден. Я знал, что мы выиграли, но радоваться сил не было – их хватило лишь на то, чтобы бросить якорь и идти спать. Три дня спустя сэр Робин Нокс-Джонсон одним из последних вошел в гавань на своей яхте «Сапфир» и объявил о ее списании. Она явно была не предназначена для преодоления ураганов. Позже сэр Робин подошел ко мне, сдержанно поздравил, а затем покинул торжества. В сообщениях местной прессы нашу победу называли поразительной.

Дни после нашего триумфа запомнились и по другим причинам. В парадном салоне корабля ВМС Великобритании был дан торжественный обед. Флагман «Победа» принадлежал величайшему британскому герою, адмиралу Горацио Нельсону, погибшему на борту этого судна в 1805 году от пули французского снайпера во время знаменитой Трафальгарской битвы. После сражения «Победа» с телом Нельсона в бочке с бренди была отбуксирована в Гибралтар. На обратном пути, в знак уважения к легендарному герою, мы отправились в Гибралтар. В потрясающих водах недалеко от Бискайского залива нас встретили волны в три раза выше «Чародея». Одна из них накрыла нас с головой, так что мы оказались под водой, где пробыли, как нам показалось, целую вечность. Когда мы вошли в Гибралтарский пролив, Африка была у нас по правому борту, а Испания – по левому. Я пытался представить себе, как Нельсон плыл через пролив, когда спутников глобальной навигационной системы не было и в помине. Когда мы вошли в Гибралтар, его историческая и военная важность стала абсолютно понятна.

Впервые за долгое время я почувствовал себя полным сил и готовым справиться с любыми невзгодами – в том числе и с проблемой HGS.

По возвращении в TIGR я сделал объявление на Совете директоров о прекращении наших отношений с HGS. Члены совета тут же единогласно поддержали мое решение. Николас Уэйд сообщил в The New York Times, что «в пятницу… состоялся долгожданный развод между самой странной парой в секвенировании генома…»{109}. Газета Washington Post, подхватив тему «странной парочки», изобразила меня как «серфингового фаната, ставшего биохимиком, который предпочитает костюму с галстуком спортивные брюки хаки и сам сидит за рулем своей машины по дороге на работу из своего скромного дома в Потомаке», а Хазелтайна – как пятидесятидвухлетнего биофизика, «который выглядит абсолютно безупречно, словно только что сошел со страниц журнала GQ. Каждое утро из шикарного дома в Джорджтауне его на работу доставляет шофер»{110}.

Несмотря на наличие шофера, Хазелтайн так и не доехал до моего кабинета в TIGR, где состоялось официальное подписание соглашения о расторжении нашего договора. Теперь мы были свободны, и хотя никакой финансовой поддержки у нас не было, наши результаты принадлежали только нам, и я мог самостоятельно решать, что с ними делать. Моим первым решением стало передать все до последнего собранные нами нуклеотиды генетического кода в GenBank, общедоступную базу данных. Это был самый большой из когда-либо сделанных единовременных вкладов, включавший данные о почти 40 миллионах пар оснований, в том числе последовательности 20 тысяч новых генов бактерий 11 видов. В ответ появилось несколько редакционных статей. Одна из них, под заголовком «38 миллионов альтруизма», заканчивалась весьма впечатляюще: «Не каждый день сталкиваешься с отказом от миллионов долларов во имя науки и человечества, и такой поступок заслуживает высокой похвалы»{111}. По словам директора Национального центра биотехнологической информации НИЗ Дэвида Липмана, в свете этих новых данных ученые всего мира стали вносить изменения в свои эксперименты{112}. «Это лучшая новость… за многие годы, – отметила биолог Стэнфордского университета Люси Шапиро. – Теперь мы сумеем добраться до генов, используемых бактериями для проявления вирулентности»{113}. Но мне нужны были не только похвалы, но и деньги на зарплату моим штатным 140 сотрудникам. Это означало, что для выживания TIGR требовалось найти новые источники финансирования.