его, он даже отругал их за дела, которые они чуть не потеряли за несколько дней до аварии.

Он все помнит.

Врач сказал, что это потому, что у него не было серьезного повреждения мозга, поэтому он смог быстро выздороветь.

И вот так вернулся мой отец.

Я до сих пор не могу в это поверить, пока мы вместе не заходим в свой дом. Несмотря на то, что на нем рубашка и брюки, они сидят на нем не так плотно, как раньше. Он похудел и часто выглядит настороженным, как будто что-то тяжелое сидит на его плечах. Так что я массирую эти плечи, время от времени подпрыгивая, потому что папа действительно высокий.

Его критический взгляд блуждает по месту, исследуя каждый уголок и каждую поверхность, словно он что-то ищет.

Или кого-нибудь.

Я прекращаю подпрыгивать и шагаю перед ним, пытаясь отвлечь его.

— Каково это — вернуться домой?

— Странно.

— Что именно?

— Пахнет иначе.

В горле сжимается шарик размером с кулак. Дерьмо. У папы необычайно чувствительный нос.

Я предсказала, что он обнаружит все необычное, поэтому мы с Мартой вымыли дом после того, как Нейт съехал. Он уехал несколько дней назад, когда врач подтвердил, что папа сможет вернуться домой. Черт возьми, я постирала часть отцовского гардероба и повсюду распыляла свои духи и одеколон моего отца. Он никак не может его почувствовать.

Я просто параноик, верно?

Потому что, если папа так скоро узнает о нас с Нейтом, это ничем хорошим не закончится. Вся ситуация уже безобразная. Я не хочу, чтобы стало еще хуже.

— Это должно быть кексы, которые я испекла вчера.

— Это не они.

Я сглатываю и беру его за руку.

— Хочешь чего-нибудь?

— Конечно, я скучал по твоим кексам.

Мы идем на кухню, он садится на табурет, а я занимаю место за стойкой, раскладывая кексы на тарелку.

— Я говорю тебе, папа. Эти кексы стали хитом W&S. Последние пару дней я получала приставучие сообщения, потому что была с тобой и не приносила их.

— Кто те засранцы, которые осмеливаются цепляться за моего ангела? — папа откусывает кекс, и легкая улыбка дергает его губы. — Шоколад. Я думал, что любой вкус, кроме ванили, — кощунство.

— Это так, но, судя по всему, шоколад популярен.

— Видимо. Самонадеянный шоколад.

— Я знаю, — я наклоняюсь к стойке и внимательно наблюдаю за ним.

В последнее время я часто этим занимаюсь, наблюдая за ним, чтобы убедиться, что он действительно очнулся и находится прямо передо мной.

Мысль о том, что снова потеряю его, не дает мне уснуть по ночам.

После того, как он доедает кекс, он нюхает воздух или, точнее, меня.

— Опять этот запах.

— К-какой запах? — дерьмо. Черт.

Папины глаза сужаются, когда я заикаюсь. Мое сердце бешено колотится, ком в горле становится больше, пока не блокирует мое дыхание

О Боже.

О Боже.

Он знает. Понятия не имею, что именно он осознает, но это есть в ямочке на лбу и как он сгибает пальцы на столе, словно не дает им сжаться в кулак.

— Ты не хочешь мне что-то сказать, Гвен?

— Нет.

— Уверена?

О Боже. Теперь его лоб хмурится, и он, похоже, вот-вот вырвется из ада.

Когда я вышла замуж за Нейта, то не испугалась реакции отца, потому что делала это ради него, чтобы защитить этот дом и его имущество. Однако это было до того, как я отдала Нейту девственность и свое глупое сердце, которое сейчас почти не бьется.

Это было до того, как я действительно захотела быть его женой.

Так что я не знаю, как рассказать ему про это. Нейт сказал мне ничего не говорить и что он позаботится об этом. И это было несколько раз, когда мы разговаривали после того, как папа вышел из комы.

Он вернулся к своей трудоголической жизни, а я заботилась о папе. Он приносил мне все, что нужно, оставлял молочные коктейли по утрам, наполнял холодильник мороженым и спрашивал, нужно ли мне что-нибудь.

Но это все.

Он никогда не пытался прикоснуться ко мне, даже случайно, и держался на расстоянии, все то время, которое провел здесь, прежде чем папа вернулся домой.

И тогда меня осенило. Кажется, он доволен тем, как я оборвала наши физические отношения.

Кажется, он доволен тем, что снова стал дядей Нейтом.

Эти мысли не давали мне уснуть по ночам — не считая того, что я беспокоилась об отце, — и никакое сон на спине не помог мне уснуть.

Потому что даже сейчас, когда меня проглатывает суровый взгляд отца, я чувствую, как осколки моего разбитого сердца впиваются в грудную клетку, и я задыхаюсь:

— Да, я уверена.

— Почему же ты тогда стучишь ногтями?

Я кладу потные ладони на стойку, но это заставляет его сузить глаза.

— Ничего подобного, папа. Правда.

— Когда я был в коме, я слышал голоса.

— Голоса? — черт. Помнит ли он все, о чем я говорила, пока он был в коме? Хотя я не упоминала имя Нейта из страха рассердить его и рассказать о нас и о том, какой он придурок и как мне нравится быть рядом с ним. Не говоря уже о разговоре с Нейтом в ту ночь, когда он проснулся.

— Здесь все еще царит хаос, — он хлопает себя по голове. — Но я пытаюсь все восстановить.

— В этом нет необходимости. Вероятно, эти голоса ничего не значили.

— Напротив, я считаю, что они важны. Так что, если ты хочешь мне что-то сказать, сделай это сейчас, прежде чем я узнаю об этом самостоятельно. А я узнаю, Гвен. Я всегда делаю это.

Дерьмо. Дерьмо.

Моя рука тянется к браслету, и я словно чувствую через него Нейта. Как будто там есть его присутствие. Он сказал, что позаботится об этом, и я ему верю. Даже если ненавижу его прямо сейчас.

— На самом деле ничего, пап. Пойдем, погуляем.

Он не протестует, но его плечи напряжены, а шаги скованны.

После обеда он идет вздремнуть в своей комнате. Он делает это часто, дремлет, и доктор сказал, что это нормально.

Я целую его в лоб, а затем спешу вниз, чтобы перед ним не случился нервный срыв.

Ком в моем горле становится все больше и тяжелее, когда я шагаю по краю бассейна, мои кроссовки хлопают по бетону с каждым шагом.

Я снова стучу ногтями, ладони у меня потные и холодные. Миллион мыслей о том, что это будет катастрофой, проникает в мою голову, тесня ее моими темными.

Что, если папа меня никогда