Вечером того дня, когда у нас состоялся первый сеанс групповой семейной терапии, я была разбужена направленной мне прямо в глаза вспышкой света. Я просто рассвирепела: это был настоящий эмоциональный удар, а мне так необходим был сон. В течение всей семейной недели в реабилитационном центре меня каждый день захлестывали чистые эмоции. Это была третья неделя пребывания в центре. За исключением такого грубого пробуждения, семейная неделя отличалась сочувствием и сопереживанием – персонал не пытался никого сломить или заставить смотреть на себя как на социопата. Теперь консультанты прибегли к доброте и поддержке.

У персонала были особые причины для того, чтобы все пациенты в тот вечер лежали в своих кроватях: на следующее утро я узнала, что Джуди, пациентка, числившаяся в моей группе, сбежала. До этого всем казалось, что хрупкая юная брюнетка с двумя трогательными косичками неплохо сопротивлялась своей героиновой зависимости.

В тот день, когда она исчезла, ее отец рассказывал, как он нашел ее в какой-то грязной квартире голую и умирающую от передозировки. Вид у этого человека был очень тревожный, лицо его во время рассказа было искажено гримасой боли. В его речи чувствовались любовь к дочери и страх за нее. Слушая его, я думала о своем отце и временами на него поглядывала. Он тоже посмотрел на меня и нахмурился, сосредоточенно о чем-то думая. Мать, девятилетний брат и четырнадцатилетняя сестра – все были здесь и ободряюще кивали мне головами. (Мой другая сестра, Кира, не могла приехать, потому что ей надо было быть в колледже). В течение недели семейной терапии мои родители, братья и сестры приезжали в центр ежедневно.

Рассказ отца Джуди произвел на меня сильное впечатление. Страдая зависимостью, я была настолько поглощена своими страданиями, что не думала о переживаниях тех, кто любил меня. Я считала, что наркотики мне необходимы. Этот вопрос не обсуждался, и если моим родственникам не нравилось то, что я делала, то это были их проблемы. Да и вообще, почему их это должно волновать? Но в тот момент я плакала. Я наблюдала за Джуди, видела, что она чувствует и как переживает боль отца. Мне было мучительно на это смотреть. Я начала понимать, почему отец каждый день звонил мне: он не хотел навязывать мне свои правила, но очень боялся за мою жизнь. Кроме того, я поняла, почему в одном зале было собрано так много семей, если исключить нехватку психотерапевтов: намного легче увидеть свои проблемы, если они разыгрываются не в твоей семье, а в чужой. Однако на следующий день Джуди пропала.

Распространенной – и, на мой взгляд, вводящей в заблуждение – темой в историях о зависимости является поиск какого-то одного, решающего момента или воспоминания, как воспоминание о розовом бутоне в фильме «Гражданин Кейн». Этот момент или это воспоминание якобы могут объяснить все. Конечно, бывают случаи, когда это верно, и некоторые исследования позволяют утверждать, что связный, полный рассказ об опыте зависимости может помочь выздоровлению от травм, каковые, как правило, предшествуют возникновению наркотической зависимости. Однако в большинстве случаев у зависимости много причин. Как и в случаях других нарушений нормального развития, у зависимости редко обнаруживается какая-то одна, необходимая и достаточная причина: такие состояния развертываются во времени под влиянием множества разнообразных факторов, из которых какой-нибудь один редко может стать единственной причиной. Есть много поворотных пунктов, в которых траектория индивидуального развития может претерпеть изменение, в результате которого предрасположенность так и не становится болезнью.

В моем случае очевидным фактором были странности моего характера; другим фактором стали издевательства, которые мне пришлось пережить в связи с этим. Гены, которые, как теперь считают, могут повышать риск возникновения множества психиатрических расстройств – депрессии, аутизма, наркотической зависимости, биполярного расстройства и шизофрении, – вероятно, тоже сыграли свою роль, учитывая депрессию, которой страдали мои предки и по отцовской, и по материнской линии, а также наклонность к азартным играм с отцовской стороны. Другими важными факторами стали травмы, пережитые отцом во время холокоста и матерью, рано потерявшей свою мать. Вероятно, эти факторы повлияли на меня по эпигенетическому механизму – либо непосредственно изменив считывание важных генов, либо в результате неправильного воспитания и тяжелой эмоциональной обстановки в доме.

Возможно, сыграл свою роль и общественный климат конца семидесятых – начала восьмидесятых, когда распространилось употребление кокаина, произошло усугубление социального неравенства, усилились индивидуализм и карьеризм. Внесли свою лепту и трудности моей адаптации к окружению в Колумбийском университете, а также моя интерпретация социального опыта. Все эти факторы сформировали путь моего развития и заставили меня обучиться зависимости. Но есть еще один аспект, который остался не разобранным мною, и этот аспект оказался в центре моего внимания на третьей неделе пребывания в реабилитационном центре – это мои отношения с родителями, братьями и сестрами.

Начиная семейную программу, консультанты заявили, что наркотическая зависимость – это «семейное заболевание», которое наилучшим образом поддается семейной психотерапии. В отличие от многих других установок того центра, ориентация на семейную психотерапию является правильным шагом, ибо во многих исследованиях была показана ее благотворная роль в лечении наркотической зависимости. В случаях подростковых зависимостей и поведенческих нарушений – это, вероятно, единственный научно обоснованный подход, по крайней мере если психотерапевты используют такие методы, как Multisystemic Therapy, Multidimensional Family Therapy и Functional Family Therapy, которые сейчас интенсивно изучаются. Учитывая, что трудно решить, когда заканчивается подростковый возраст и начинается молодость, есть все основания думать, что такие методы хорошо подходят и для молодых взрослых. Однако, как и во всех иных случаях вербальной психотерапии, дьявол прячется в деталях: исследования отчетливо показывают, что самое важное – это хороший раппорт и эмпатия со стороны врача.

Именно в тот момент реабилитация, которую я проходила, засверкала яркими красками. Несмотря на то что временами тактика, использованная во время Семейной недели, вырождалась в публичное унижение, в моем случае она не была агрессивной и без необходимости конфронтационной, хотя и отличалась большим эмоциональным напряжением. Все пациенты присутствовали на занятиях наравне с членами семей, и они по очереди обсуждали вред, причиненный семьям их зависимыми членами. Потом сами зависимые имели возможность отвечать и обсуждать случаи, когда вред причиняли им самим. Идея заключалась не в том, чтобы кого-то обвинить или пристыдить, а в том, чтобы разобраться в проблемах семьи. На сеансах не разрешалось перебивать говорящих, а также не допускались личные выпады и оскорбления. Употреблялась широко распространенная теперь формула: «Когда вы сделали X, я почувствовала Y».

Сеансы проводила женщина-психотерапевт с коротко остриженными черными волосами и приятным открытым лицом. В отличие от Айрин, она выказывала уважение к пациентам и вообще отличалась спокойными и дружелюбными манерами. Первой на занятиях стала семья моей подруги Полы, студентки-фармаколога. В ее случае действительно был момент, напоминавший о «розовом бутоне», момент, в котором сосредоточилась вся боль семьи. Брат Полы погиб в дорожно-транспортном происшествии, и Пола всегда чувствовала, что отец любил его сильнее, чем свою дочь. Всю семью потрясли слова, однажды произнесенные выпившим отцом, который сказал, что жалеет, что на месте сына не оказалась Пола. Никто этого не отрицал. Этот разговор Полы с родителями в месте, где они не могли предаться взаимным обвинениям, тронул меня до глубины души. Все присутствующие не могли сдержать слез. Исцеление, облегчение и невыносимую боль можно было, казалось, потрогать руками. Трудно было представить, что такая возможность высказаться и простить друг друга не поможет этим людям двигаться дальше, несмотря даже на то, что одного-единственного катарсиса, как правило, бывает недостаточно для устойчивых изменений в поведении.