— Я располагаю информацией из надежных и компетентных источников, согласно которой результаты экспертизы силы ветра, проводившейся вами и вашим британским коллегой на предмет создания парка ветрогенераторов в Таунусе, были сфальсифицированы. В своих расчетах вы не использовали важные данные. Я уверен, что вам знакомо имя доктора Анники Зоммерфельд. По нашей просьбе — по просьбе правления общественного инициативного комитета «Нет ветрякам в Таунусе» — она сравнила результаты вашей экспертизы с результатами экспертизы, проведенной фирмой «ЕвроВинд» в 2002 году, и обнаружила ряд ошибок.

Тейссен видел, как лицо Дирка Айзенхута на мгновение исказилось.

— Мне ужасно жаль, — прошептал он. — Мы сейчас прекратим это безобразие. Пойдемте.

Однако Айзенхут сидел словно завороженный, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и не предпринимал никаких попыток подняться.

— Я должен поговорить с этим человеком, — сдавленным голосом произнес он, к немалому изумлению Тейссена. — Непременно!

Тем временем Теодоракис, заметив, что все внимание публики приковано к нему, победно улыбался.

— Таким образом, напрашивается вывод, — продолжил он, — вы либо некомпетентны, либо умышленно приукрасили результаты — вероятно, дабы оказать любезность господину Тейссену, поскольку его фирма финансирует ваш новый климатологический институт во Франкфурте. Или по старой дружбе? Или, может быть… за деньги?

Реплики из зала становились все громче. Люди начали вставать с мест. Тейссен впал в отчаяние. Его коллеги по Экономическому клубу уже поняли, что ситуация выходит из-под контроля. Двое из них попытались проложить себе путь через ряды стульев к Теодоракису. Еще один выбежал из зала и вернулся в сопровождении трех сотрудников службы безопасности. Штефан Тейссен был вне себя от ярости. Он явно недооценивал Теодоракиса. Этот мстительный, тщеславный выскочка не остановится ни перед чем.

— Ну, хватит, — сказал он и поднялся с кресла.

Исполнившись решимости остановить наглеца, он спрыгнул со сцены. Но было слишком поздно. Двести человек с нетерпением ждали, что ответит Айзенхут на выдвинутые против него обвинения. Журналисты, почувствовав запах крови, забыли о всякой сдержанности. Они вскакивали с мест, вытаскивали микрофоны и диктофоны и, отталкивая друг друга, пытались пробиться к Теодоракису. Зал то и дело озаряли вспышки фотокамер. Одни кричали, другие старались их урезонить и требовали тишины.

Тейссену было уже безразлично, что о нем могут подумать. Он был готов убить своего противника, когда наконец добрался до него и схватил его за рукав рубашки.

— Я предупреждал тебя! — прошипел он.

Ткань в его пальцах затрещала, пуговица на манжете оторвалась. Теодоракис лишь издевательски усмехнулся.

— Ведите себя спокойнее, — язвительно произнес он. — Завтра ваш портрет будет красоваться во всех газетах.

Эти слова и возмущенные крики привели Тейссена в чувство. Он отпустил рукав, осознав, какую непростительную ошибку совершил, поддавшись на провокацию. В зале наступила тишина. Тейссен увидел, как Айзенхут с бледным лицом взял в руку микрофон.

— Задержите этого человека! — сказал он, и все, как один, повернулись к нему. — Ни в коем случае не дайте ему уйти!

Кольцо сотрудников службы безопасности постепенно сжималось вокруг него. Когда Теодоракис заметил это, самодовольная усмешка сползла с его лица. Все застыли на месте. Никто не хотел пропустить последний и самый увлекательный акт этого спектакля. В тишине особенно громко прозвучали раскаты грома, и тяжелые капли застучали по стеклам окон.

Внезапно Теодоракис бросился мимо Тейссена сквозь толпу, толкая перед собой свою светловолосую спутницу, словно используя ее в качестве щита и одновременно тарана.

— Видите, как мне пытаются заткнуть рот! — В его голосе послышались визгливые нотки.

Сотрудники службы безопасности вопросительно посмотрели на Тейссена, и тот едва заметно покачал головой. Теодоракис, увидев, что его никто не собирается задерживать, покинул зал, на всякий случай пятясь.

— Мы еще увидимся! — крикнул он. — Ибо посеявший ветер, господин доктор Тейссен, пожнет бурю!

Было уже поздно, когда Боденштайн остановил служебный автомобиль на пустой парковочной площадке поместья. Разговор с Пией оставил у него странное чувство. Ему следовало быть готовым к этому. Пия знала его довольно хорошо и к тому же обладала поразительным чутьем в отношении местонахождения людей. Не в последнюю очередь благодаря этому она из просто хорошего сотрудника полиции превратилась в выдающегося. Когда Кирххоф спросила шефа, что с ним происходит, он трусливо уклонился от ответа. При этом заметил, что она на него здорово обиделась. Почему у него не хватило духа рассказать ей о завещании? Рано или поздно Пия и так узнает, кому Людвиг завещал этот луг, если еще не знает. Не умолчал ли он об этом потому, что целый день размышлял, принимать ему предложение Радемахера или нет?

В раздумье Боденштайн прикусил нижнюю губу. Нужно сейчас же, не откладывая, позвонить Пие. Он отыскал мобильник в кармане куртки, которую снял из-за жары.

Зной усугублялся полным штилем. Вокруг фонарей кружили мотыльки. На горизонте вспыхивали зарницы, и глухо рокотал гром, предвещая грозу.

Боденштайн набрал номер Пии, но услышал лишь предложение оставить сообщение. Он попросил ее позвонить в любое время и убрал айфон. Урчавший желудок напомнил о том, что Оливер сегодня еще ничего не ел. Боденштайн вышел из автомобиля. Почему большие кованые ворота двора закрыты? Обычно они всегда бывают открыты. Тихо выругавшись, он нащупал в кармане ключ, открыл ворота и вошел во двор. В доме его родителей, расположенном на другом конце двора, горел свет. Если повезет, ему удастся найти в холодильнике матери какую-нибудь еду. Кроме того, он выяснит, где находится отец. Оливер миновал могучий каштан, преодолел три ступеньки крыльца и с изумлением обнаружил, что входная дверь тоже закрыта. Поскольку звонок отсутствовал, он постучал кулаком в тяжелую дубовую дверь. Спустя несколько секунд дверь приоткрылась, и в узкой щели над цепочкой показалось озабоченное лицо отца.

— А-а, это ты. — Он закрыл дверь и открыл вновь, на сей раз распахнув ее настежь.

— Что это вы забаррикадировались?

Боденштайн-младший вошел в прихожую, в которой пахло паркетным воском. Отец с подозрением выглянул в темный двор и после этого накинул цепочку на крючок, задвинул заржавевший засов и дважды повернул ключ в замке. В полутьме появился силуэт матери. При виде испуга на лице этой всегда бесстрашной женщины Оливер почувствовал сострадание и одновременно с этим негодование. Как мог Людвиг Хиртрайтер возложить на них своим завещанием столь тяжкое бремя ответственности? Он прошел вслед за родителями в кухню. И здесь тоже отец закрыл дверь на засов. Окна были закрыты тяжелыми ставнями, чего никогда не бывало прежде. Вместо потолочной лампы помещение освещали две сонно мерцавших свечи.

— Что случилось? — озабоченно спросил Боденштайн. Висевший в воздухе запах смеси чеснока и шалфея вызвал судорогу в его желудке, но сейчас было не до еды.