За окном в Айдахо идет снег, отмечая проходящие месяцы. В гостиной Дебры снова раздается звонок, теперь из дома престарелых. Лайл умер. Лидия вешает трубку и отправляется на кухню, чтобы заварить для Ди чаю. И замирает, глядя на свои руки. Кажется, что она в этой квартире, да и вообще в целом свете, совсем одна. Раздается стук. На пороге той самой двери, где когда-то, в первой сцене, стояла Лидия, переминается с ноги на ногу Пат Бендер. Лидия смотрит на свою потерянную любовь, на постаревшего Одиссея, который так долго скитался по миру в поисках пути назад, к дому. Впервые после первого акта они появляются на сцене вдвоем. Повисает еще одна пауза, длинная, на пределе возможностей зрительского восприятия. Наконец Пат судорожно вздыхает и тихонько спрашивает:

– Я опоздал?

В этой сцене он почему-то кажется еще более обнаженным, чем в начале пьесы.

Лидия качает головой. Его мать жива. На лице Пата читаются облегчение, усталость, стыд. За сценой вновь слышен голос Ди:

– Солнышко, кто там?

Лидия оглядывается, и зритель напряженно ждет ее ответа.

– Да так, никто, – хрипло отвечает Пат.

Лидия тянется к нему, и в ту секунду, когда она берет его за руку, свет гаснет. Занавес.

Клэр переводит дух, кажется, она девяносто минут и не дышала вовсе. Гремят аплодисменты. Все члены экспедиции ощущают, что конец пути близок, что их ожидает главный приз, за которым пускается в путь каждый путешественник: возможность познать самого себя.

Майкл Дин наклоняется к Клэр и снова повторяет:

– Ты видела, видела?!

Паскаль Турси держится за грудь, словно у него сердечный приступ.

– Bravo, – говорит он. – Sono troppo tardi?

Что он сказал, остается загадкой, поскольку переводчик с итальянского временно недоступен. Он качается, обхватив голову руками, и произносит:

– Твою мать! Я же всю жизнь просрал!

Вот и у Клэр такое же впечатление. Она говорила Шейну, что отношения с Дэрилом зашли в тупик, что она просто никак не может его выставить, а не то они давно бы уже разбежались. А теперь оказалось, что весь спектакль Клэр думала только о нем. А может, она такая и есть, эта любовь? Может, правило Майкла Дина глубже и умнее, чем он сам думает? Мы хотим того, чего хотим. Мы любим того, кого любим. Клэр вынимает телефон. Последнее сообщение от Дэрила: «просто скажи что жива».

«Я жива», – пишет она в ответ.

Дин кладет руку ей на плечо.

– Я хочу купить права на это все, – говорит он.

Вот интересно, сделка с Судьбой еще в силе? Получится из «Фронтмена» хороший фильм? Может, Клэр удастся остаться на этой работе?

– Вы хотите купить пьесу?

– Я хочу купить все: пьесу, песни… – Он встает и оглядывает зал. – Покупаем сразу все.

Клэр машет визиткой перед носом парня с пирсингом во все уши. Парня зовут Кит, он сотрудник театра. «Вы из Голливуда? Охренеть можно!» – говорит он и с радостью приглашает их на банкет по случаю прогона. Они находят недостроенное здание в квартале от «Паниды». Стены кое-где не оштукатурены, все трубы наружу, короче, молодежный клуб. Поднимаются по ступеням – в колледже Клэр вот точно в такие же места тусоваться ходила, только тут потолки повыше и залы попросторнее: на старом Западе дома строят с куда большим размахом, чем в Калифорнии.

Паскаль останавливается на пороге:

– Lei è qui? Она здесь?

Его переводчик отрывается от телефона:

– Может быть. С'е ип partita, per gli attari. Это банкет для актеров.

Шейн отсылает Сандре эсэмэску: «Можно тебе позвонить? Пожалуйста! Я понял, что я скотина».

Паскаль задирает голову, смотрит на здание, потом снимает шляпу и приглаживает волосы. Клэр помогает совсем выдохшемуся Майклу вскарабкаться на последние ступени. На втором этаже три квартиры и в конце коридора еще одна, там горит яркий свет. Между косяком и дверью вставлена канистра с вином, чтобы замок не защелкнулся. Квартира огромная, обставлена просто, но мило и выдержана в том же стиле, что и все здание. Глаза пару секунд привыкают к полутьме, а потом Клэр видит огромный лофт, двухэтажный, с высоченными потолками, из освещения – только свечи. Комната сама по себе – музей современного искусства (или склад барахла, кому как нравится). Тут есть и обшарпанные школьные шкафчики, и хоккейные клюшки, и типографские коробки из-под газет. На второй этаж ведет старинная, как будто повисшая в воздухе без всякой опоры, винтовая лестница. Приглядевшись, Клэр понимает, что лестница держится на трех почти невидимых в полутьме тросах.

– Мы сюда стаскиваем то, что люди в комиссионки сдают или на помойку выбрасывают, – поясняет Кит, который пришел сразу следом за ними.

Волосы на его голове торчат, точно иглы у ежа, на губе, шее, ноздрях блестят тяжелые железные сережки, Клэр на них даже смотреть больно. Ну и конечно, в ушах еще по паре огромных пиратских колец. Кит рассказывает, что он тоже в театре играет, а еще сочиняет стихи, рисует и немножко снимает видеоролики. Интересно, это все? Может, он вдобавок скульптуры из песка лепит или танцором подрабатывает?

– Ролики делаешь? – Дин заинтересованно смотрит на парня. – А камера у тебя с собой?

– А как же! Я снимаю документальный фильм о своей жизни.

Паскаль оглядывается, но среди гостей Ди не видно. Он поворачивается к Шейну, но тот расстроенно смотрит на экран телефона. «До тебя только сейчас дошло? Пошел ты в жопу!» – пишет Сандра.

Кит решает, что гости озираются по сторонам, потому что им тут нравится. Он пускается в пояснения. Дизайн придумал ветеран вьетнамской войны, об этом чуваке месяц назад даже в журнале писали.

– Идея в том, чтобы совместить старые и новые элементы, не отказываться от того, что кажется нам «прошлым веком», а позволить ему трансформироваться в нечто совершенно новое, обрести вторую молодость. Кому нужны две старые хоккейные клюшки? Но сделай из них кресло – и тогда это уже искусство.

– Здесь просто замечательно, – серьезно говорит Майкл.

Актеры пока не приходили. Человек пятнадцать уже собралось, но это все хипстеры в темных очках. Они тихонько переговариваются, иногда смеются и с любопытством разглядывают членов экспедиции. Клэр эта публика знакома. Точь-в-точь такую же, ну разве только чуть порафинированней, встретишь на любом банкете после премьеры. Народу тут поменьше, а в остальном – разницы никакой. Посреди комнаты стоит стол, сделанный из старой железной двери от грузового лифта. На столе закуски и вино. Рядом экскаваторный ковш, в нем охлаждаются на льду бутылки пива. Слава богу, хоть туалет оказался туалетом, а не, скажем, старой моторной лодкой.

Наконец начинают подтягиваться актеры и служащие театра. Весть о том, что на банкет пришел сам великий Майкл Дин, распространяется быстро, и те, кому особенно невтерпеж, уже начинают его окучивать: рассказывать, как снимались в малобюджетных фильмах вместе с Антонио Бандерасом или Джоном Траволтой. Все присутствующие – люди искусства: мастера граффити, артисты, музыканты, балеруны, писатели, скульпторы. Как им всем хватает места и заработка в Сэндпойнте – непонятно. Даже учителя и юристы в свободное от работы время играют в любительских постановках или рок-группах, а то и вовсе фигуры изо льда вырезают. Майклу публика очень нравится. Клэр с изумлением замечает, что ему и правда все тут интересно. И что у него в руках уже третий бокал с вином, хотя обычно он почти не пьет.