Эти выводы заставляют нас пересмотреть давние позиции и в отношении природы, и в отношении естества человека. Те характерные черты, что выглядят столь «человеческими», биологически адаптивны и не требуют большого мозга. Так почему мы тогда считаем, будто они есть только у людей? Способность прощать следует распространить не только на наш вид и на наших предков-приматов, но и на любых живых существ, кому хватает мыслительных способностей, чтобы пользоваться такими правилами, как «око за око». Даже гуппи этого заслуживают! (Dugatkin and Alfieri 1991a, b). Они признают своих социальных партнеров как отдельных особей, ведут себя по настроению в начале отношений и становятся менее альтруистичными в ответ на действия эгоистичных партнеров. Они пытаются общаться с альтруистичными партнерами вне зависимости от того, насколько альтруистичны сами. Самцы даже красуются перед самками смелыми альтруистичными действиями (Godin and Dugatkin 1996). Тридцать лет назад никому и в голову не приходило, будто гуппи могут вести себя как люди, хотя в ретроспективе это звучит вполне разумно: такие поступки адаптивны и не требуют серьезных мыслительных способностей.

И наоборот, если эти «человеческие» черты адаптивны и широко распространены в природе, нам не нужно объяснять их особыми условиями жизни людей. Может быть, наш большой мозг позволяет нам играть в социальные игры лучше других созданий, но все равно мы играем в те же самые игры, в какие играют они. Те дни, когда наш биологический вид считался кардинально отличным от остального животного мира – по крайней мере в этом отношении – уже сочтены.

Эволюционистские теории о человеческом поведении спорны. Я и сам критиковал ряд современных версий (Wilson 1994, 1999b, 2003). Тем не менее я нахожу весьма правдоподобным то, что мы наделены врожденной психологией, к которой грубо приближены адаптивные правила вышеописанных эволюционных моделей. У нас есть прирожденная способность к альтруизму, эгоизму, отмщению, прощению, раскаянию, великодушию, следованию долгу, святости и мстительности[59]. Более того, мы одарены набором правил «если – то» для своевременного проявления этих черт. В главе 1 я говорил: слово «прирожденный» не подразумевает, будто наши поступки всецело определены генами. Наоборот, правила «если – то» не могут работать без информации об окружающей среде. Врожденная психология облегчает и организует культурную эволюцию (это механическая часть машины Дарвина), предоставляя строительные блоки, из которых можно построить бесчисленные культуры.

И, подводя итог, напомню, что фундаментальная способность прощать – это биологическая адаптация, проявляемая во всем животном царстве, по крайней мере, в зачаточной форме. В отдельности ее не понять – ее надлежит рассматривать как часть ансамбля черт, действующих по правилам «если – то». Одна из самых крепких связей – связь между прощением и отмщением. В повседневной жизни часто прощение оценивается высоко, а отмщение низко, а в христианской мысли такие оценки выносятся особенно часто. Но нам и сейчас, и в ближайшем будущем необходимо приостановить вынесение таких ценностных суждений. В формате эволюционных моделей отмщение абсолютно необходимо для защиты от волчьей жестокости эгоизма, а свершение возмездия может быть божественным деянием.

В главе 5 я провел различие между предсказательным и производственным направлениями адаптационистской программы. Мы можем предсказать поведение организмов, основываясь преимущественно на их стремлении выживать и размножаться, но подчиненные этим стремлениям типы поведения – прямой итог работы биологических механизмов, которые сами должны быть поняты. Наука, искусства и повседневный опыт подтверждают, что мотивами для указанных выше видов поведения служат некоторые эмоции, самые сильные из известных роду человеческому. Жажда мести может заставлять людей совершать безрассудные действия, а ее удовлетворение описывается как «сладкое». Прощение – это катарсис, после него порой настолько легче, что это существенно влияет и на здоровье (McCullough, Pargament and Thoresen 2000). У нейробиологов уже принято представлять эмоции как древний набор механизмов, призванных мотивировать на адаптивное поведение и сумевших развиться задолго до появления нашего биологического вида. Даже наша новехонькая способность к рациональному мышлению требует наличия эмоций, которые и задают ценности, лежащие в основе мышления по принципу подсчета затрат и выгод. Удачно названная книга «Ошибка Декарта» (Damasio 1994) показывает, что мышление неотделимо от чувствования. Пациенты с повреждениями мозга, потерявшие способность чувствовать, в прямом смысле не могут принимать решения. Они могут рассматривать альтернативы, но не расценивать их.

Так «производственный отдел» адаптационистской программы сходится с «прогностическим». Можно показать, что для видов поведения, предсказанных как адаптивные, существуют мощные проксимальные механизмы. Однако связь между поведением и эмоцией нужно истолковать с надлежащим вниманием к нюансам. Прощение может совершаться на поведенческом уровне, но не на эмоциональном. Супружеская пара может общаться мирно, даже если вина и чувство обиды от предшествующего предательства все еще подспудно медленно кипят. Бывшие враги могут, не доверяя друг другу, сформировать альянс, нацеленный на достижение выгоды. Эти частичные формы прощения имеют адаптивный смысл и проксимальные механизмы, но не достигают уровня очистительного эмоционального переживания, при котором прошлый проступок на самом деле прощается и отношения продолжаются так, будто бы проступка никогда и не было. В рамках нашей более формальной эволюционистской системы взглядов по-прежнему остается понятным то, что люди имеют в виду, говоря о «радости настоящего прощения», – но эта радость, вероятно, все же относительно редка. Почти несомненно, что, несмотря на результаты симуляции правила «око за око» и наших сконструированных моделей, более сложные модели подтвердят то, что уже и так кажется верным: предательство отношений в парах и более крупных группах – очень серьезное дело, особенно когда последствия имеют важность вопроса жизни и смерти. И если говорить об адаптации, то предательство можно полностью простить лишь тогда, когда или личность, или ситуация изменились настолько, что предательство совершенно ничего не значит в свете будущих взаимодействий.

Ранее я показал, что прощение имеет биологическую основу, и эта основа охватывает все животное царство. В рамках дочернего исследовательского проекта мы – я и антрополог Крис Бём – изучаем по всему миру феномен прощения в традиционных человеческих обществах. По правде, найти описания прощения в обществах охотников-собирателей очень сложно – не потому, будто там никто никого не прощает, а потому, что прощение происходит столь естественно, что зачастую остаются незамеченными. Исключение – предложенное Тернбуллом (Turnbull 1965) бытописание племени мбути (формально – «пигмеи»). Тернбулл ярко и подробно изображает жизнь одной группы, входящей в племя. Следующий рассказ о проступке и прощении настолько живописно отражает жизнь в малых группах, что я приведу его полностью: