К сорока пяти годам Эдуард Александрович Баринов стал высококлассным специалистом широкого профиля. Его частный кабинет находился в одном из самых дорогих зданий столицы. Несколько комнат с мягкими полами, тяжелой мебелью спокойных тонов, с картинами на бежевых стенах – все говорило о том, что здесь деньги не считают и что к душевному здоровью относятся серьезно. Помощники Эдуарда Александровича, почти незаметные тени в этих бежевых покоях, с пациентами почти не работали. Сам доктор принимал и первичных больных, и сам делал назначения, и сам лечил их долгими разговорами.

– В нашем деле ассистенты опасны, – говорил Эдуард Александрович обычно. – и дело не в возможной конкуренции, а в том, что нервные люди могут довериться только одни раз.

Его пациенты – невротики всех мастей, обладатели сложных фобий и комплексов, персоны, имеющие неприятные диагнозы, которые нигде не были записаны, но тяжелым камнем висели в душах, – все эти люди Эдуарда Александровича боготворили. Именно к нему можно было попасть в любое время суток, без записи и даже без предварительной договоренности. К нему можно было войти средь бела дня, сжимая в кулаке мокрый от пота платок, и, не обращая ни на кого внимания, бросить: «Доктор! У меня только что были галлюцинации!» Доктор, услышав это, ничуть не удивлялся, а только ласково улыбался и, казалось, готов был произнести:

– Да? А вы уверены, что это были галлюцинации? Говорите, видели жирафа на пересечении Садового кольца и Петровки? А может, это он и был…

Лавры американского врача-психиатра, который предпочитал лечить людей, вовсе не отрицая все то, о чем рассказывали ему больные, Эдуарду Александровичу покоя не давали. Ему казалось разумным соглашаться со всем, что говорит обеспокоенный невротик, только бы это помогло. Ну, согласится он с тем, что именно там, на пересечении двух центральных московских улиц был жираф? И что из этого? А из признания, что жираф, скорее всего, был, последует обязательное успокоение пациента. Если этого жирафа все видели, значит, у него не галлюцинация, а следовательно, он здоров. А раз здоров, то волноваться не надо. А раз нет волнения, как правило, нет и повторения приступа, то есть может наступить ремиссия. Ведь, как известно, пограничные состояния характеризуются так называемым замкнутым кругом – чем больше обращаешь внимания на собственную нервозность, тем больше она, нервозность, тебя допекает. Конечно, вышесказанное касается простых невротических случаев. Иные, сложные, ситуации требовали другого подхода. Вообще Эдуард Александрович не боялся трудных случаев, он считал, что в той области, в которой он работает и которая так тесно переплетена с жизнью абсолютно здоровых людей (если таковые, конечно, имеются), все можно «объяснить», растолковать, и вообще «психиатрия – это прежде всего разговорный жанр». И здесь Эдуард Александрович не знал себе равных. Единственное, кого он терпеть не мог, а потому не особо умел лечить, так это старых дев, зацикленных на отсутствии личной жизни. Этих дам он чуял за версту, и внутри его большого сильного организма все как-то сморщивалось: с одной стороны, было безумно жаль этих несчастных, с другой – он не мог отделаться от мысли, что отсутствие любви в судьбах этих дам – это кара за болтливость и назойливость. С первого взгляда, с первого слова, с первого жеста Эдуард Александрович понимал, о чем пойдет речь. И еще он понимал, что, не обидев, остановить этот поток слов и эмоций невозможно. Вот и сейчас, глядя на молодую женщину, сидящую перед ним, он по привычке съежился.

– У меня совсем нет времени. Сегодня вообще не приемный день. Может, нам лучше перенести встречу на следующую неделю? – Эдуард Александрович в душе молился, чтобы так оно и случилось. А на следующей неделе он все равно уезжает на конференцию в Вексфорд – любимое место ирландских неврастеников.

– Я умею говорить коротко, – спокойным голосом проговорила женщина. – И я к вам пришла не как пациентка. Мне нужна помощь совсем другого рода.

Эдуард Александрович посмотрел на посетительницу. Его не оставляло подозрение, что все произнесенное ею только ширма, только прикрытие, и рано или поздно разговор пойдет о головокружении от одиночества.

– В любом случае лучше разговор перенести, я очень занят сегодня. А второпях говорить на какую-либо тему – это, знаете ли, не в моих правилах.

– Вы знаете человека по имени Олег Сомов? – задала вопрос молодая женщина, даже не обращая внимания на то, что Баринов встал из-за стола.

– Как вы сказали? – Доктор сел на прежнее место и теперь уже внимательней посмотрел на женщину. Это имя он отлично знал. Более того, он когда-то сделал так, чтобы владелец этого имени его не забыл, как он забыл всю свою предыдущую жизнь. – Вы от Олега? Если да, – предъявите хоть какие-нибудь свидетельства, что вы – его ДОБРАЯ знакомая. В слово «добрая» я вкладываю традиционный смысл. Если хотите, мне нужны доказательства, что вас ко мне привели добрые намерения.

– Вряд ли я их вам смогу привести, – пожала плечами женщина. – Придется рассказывать долго, нудно, неправдоподобно. Более того, в моем рассказе будут присутствовать врач-психиатр, успокоительные препараты, муж, который настаивает на неадекватном поведении жены…

– Я так и думал. А как вы нашли меня?

– Подглядывание, копание в чужом ежедневнике, электронной телефонной книге и иногда подслушивание. – Аня – а это была именно она – посмотрела на доктора открытым взглядом.

– Откровенно. Что радует. И настораживает, – произнес Эдуард Александрович и опять встал из-за стола. – Я так и думал, что речь пойдет о неврозе, несчастной любви и прочем, в чем я помочь бессилен. Девушка, я не лечу болезни сердца, я лечу болезни души.

– Если говорить в общем – это почти одно и то же. Только у меня проблема не с этим. У меня проблема с другим. Я хочу восстановить прошлое, и, как мне кажется, вы имеете отношение к этому прошлому. Повторяю: я не очень уверена, но подозреваю, вы именно тот человек, который может мне хоть что-то объяснить.

Эдуард Александрович хотел было опять сесть за свой большой стол, но вовремя сообразил, что это будет выглядеть комично. Он принялся ходить взад вперед, ступая маленькими аккуратными шажками. Женщина, которая сидела перед ним, не выглядела безумной, хотя что-то там и говорила про психиатров. Она выглядела решительной и растерянной одновременно. Было видно, что визит к нему был продиктован острой необходимостью и этот разговор ей не очень приятен. Неужели он ошибся и здесь речь пойдет не о «болезни от одиночества»? Неужели он теряет сноровку? Но! Она упомянула Олега. Не хотел бы он разговаривать на эту тему с первой встречной.

– То есть, если я правильно понял, вы приехали поговорить об Олеге?

– Да, вы поняли меня правильно. Мне не нужны тайны, те, о которых нельзя говорить, но поймите меня… Я даже не знаю, что делать…

– Как вас зовут?

– Анна. Спиридонова.

– Аня, голубушка, поймите, я хожу по «минному полю»: одно неосторожное слово – и нет у меня репутации, практики, нет пациентов. А есть позор и бесславие… И безденежье…