— Я чуть сама все не испортила, — сказала она. — Теперь я понимаю, что мне делать. Я должна положить конец семейным ссорам и помочь устроиться этим двоим.

— Они такие разные, — заметил он. — Думаете, они смогут ужиться?

— Как странно, — сказала она тихо. — У пары может не быть ничего общего, кроме цвета кожи и страны предков, но весь мир будет считать, что они подходят друг другу.

— Это несправедливо, — сказал он. — Но ведь необязательно должно быть так.

— Возможно, они будут спорить по каким-то крупным поводам, но все же их всегда будет объединять их культура. Наверное, я недооценивала такие вещи.

— Я могу прийти к вам завтра? — спросил он.

— Не стоит, — сказала она. — Я буду занята — мне надо собрать вещи. Я уезжаю к родственникам мужа.

— Не могу в это поверить. Вы уезжаете? А как же наши воскресные чтения?

— Майор, я буду вспоминать о вас всякий раз, когда буду читать Киплинга, — сказала она с печальной улыбкой. — Спасибо, что попытались быть моим другом.

Она протянула ему руку, и он снова приложил ее к губам. Несколько мгновений спустя она мягко высвободила свои пальцы и спустилась по ступеням. Он хотел помчаться за ней, но не мог сдвинуться с места и продолжал стоять, освещенный светом из дверей — из клуба лилась музыка, и гости ожидали его возвращения.

— Я приеду завтра с утра, — крикнул он ей вслед. — Мы можем поговорить.

— Возвращайтесь в клуб, майор, — сказала она. — Вы простудитесь.

Она зашагала прочь, ее синее платье растворилось в темноте, и он почувствовал себя дураком. Но в тот момент он не понимал, как ему стать кем-то еще.

Миссис Али покинула деревню. Майор не проводил ее. Он хотел прийти в магазин, но так расстроился и разозлился на самого себя, что, в полном соответствии с ее равнодушным предсказанием, заболел и пролежал в постели три дня. Пока он дремал в мятой пижаме, не обращая внимания на телефонные звонки и сводящее с ума тиканье часов, миссис Али уехала на север, к родственникам мужа, и когда он достаточно окреп, чтобы выйти на улицу, было уже поздно.

Майор стиснул зубы и приготовился пережить подарочную лихорадку, которая теперь охватывала Англию каждое Рождество — хотя раньше эта страна довольствовалась парой шерстяных носков и пудингом, в котором всего лишь было больше изюма, чем морковки. Каждый день он просыпался с надеждой почувствовать себя здоровым, но никак не мог избавиться от сухого кашля и апатии. Он был так изможден, что чувствовал, что вот-вот сойдет с ума от дребезжащей музыки в магазинах и на улицах. Чем веселее окружающие хохотали, распевали рождественские песни и закупали подарки, упаковки пива и корзинки с неудобоваримыми лакомствами разных стран, тем сильнее его охватывало ощущение никчемности мира.

Перед приготовлениями к празднику в Эджкомбе все прочие заботы, казалось, отступили. Даже кампания против «Сент-Джеймс хоумс» отошла на второй план. Расплодившиеся после охоты в окнах плакаты «Спасите нашу деревню» теперь терялись среди переливающихся гирлянд, аляповатых Санта-Клаусов на лужайках и светящихся оленей, безостановочно покачивающих рогами. Даже Алиса Пирс заменила один из трех плакатов нарисованной на доске голубкой, которая несла в клюве ленточку с надписью «Счастья вам». По вечерам ее освещала пара розовых флуоресцентных ламп, которые, повинуясь встроенному таймеру, то вспыхивали, то гасли с мучительно медленной периодичностью.

В магазине, который майор как можно дольше старался обходить стороной, за рождественскими украшениями уже было не разглядеть и следов миссис Али. Бумажные цепи, покачивающиеся украшения из фольги и гофрированные шары с рекламой пива превратили магазин в настоящий праздничный кошмар. Рядом с упаковками мясных пирожков уже не лежала слепленная миссис Али самса. На смену банкам с чаем пришли коробки конфет, чей размер гарантировал всем детям счастье, сопровождаемое неминуемым расстройством желудка. Вместо скромных подарочных корзинок, которые майор собирался купить, на прилавках теперь стояли большие дешевые корзины самых невообразимых расцветок, завернутые в желтый целлофан; каждую корзину украшала бамбуковая палочка, на которую был насажен пластмассовый мишка, оклеенный чем-то, напоминающим обои. Майор не в силах был представить человека, которого обрадовал бы мишка на палочке. Он рассматривал бедняжек, пока морщинистая старуха, до того спокойно вязавшая за прилавком, не поинтересовалась, хочет ли он купить такую корзину.

— Нет, спасибо, — сказал он.

Старуха уставилась на него. Судя по всему, она умела вязать вслепую — так как яростное постукиванье спиц ни на секунду не умолкало. Из глубины магазина появился Абдул Вахид, холодно поприветствовал майора и представил ему свою двоюродную бабушку.

— Очень приятно, — солгал майор.

Двоюродная бабушка кивнула, но на мгновение показавшаяся улыбка тут же уступила место недовольной гримасе — видимо, более ей привычной.

— Она почти не говорит по-английски — мы только недавно уговорили ее переехать из Пакистана, — сообщил Абдул Вахид и достал из-под прилавка пакет. — Рад, что вы зашли. Меня просили вам кое-что передать.

Майор взглянул на пакет и увидел томик Киплинга, который он дал почитать миссис Али.

— Как она? — спросил майор, стараясь звучать спокойно.

Бабушка внезапно разразилась длинной тирадой. Абдул Вахид кивнул и виновато улыбнулся.

— У нас все хорошо, спасибо, — сказал он, и тон его словно бы добавил еще один кусочек в стремительно растущую между ними стену, в которой майор не видел ни единой трещинки, куда могло бы проскользнуть хоть что-то человеческое. — Бабушка спрашивает, чем мы можем вам помочь.

— Мне ничего не надо, спасибо, — ответил майор. — Я заглянул, чтобы, э-э, взглянуть на украшения.

Он махнул в сторону особенно крупного бумажного шара, на котором была изображена толстогубая подмигивающая девчонка в остроконечной шапке с бубенцами. Абдул Вахид покраснел, и майор добавил:

— Когда того требует коммерческая необходимость, все средства хороши.

— Я не забуду вашего гостеприимства, майор, — сказал Абдул Вахид. В его голосе наконец зазвучала какая-то личная нотка, но в то же время это скорее походило на прощанье, словно майор тоже собирался навеки покинуть деревню. — Вы были очень добры ко всей моей семье, и мы надеемся, что вы останетесь нашим покупателем.

Майор почувствовал, как у него перехватывает горло, а в глазах собираются слезы — потерян контакт даже с этим странным юношей. Слабый человек схватил бы его за рукав и стал умолять о снисхождении — все же он привык к присутствию Абдула Вахида, если не к его дружбе. Он нашел в кармане носовой платок и громко высморкался, предварительно объяснив, что никак не выздоровеет. Бабушка и Абдул Вахид отшатнулись от невидимой угрозы его микробов, и ему представился повод сбежать из магазина, не потеряв достоинства.