— Я не играла…

— А почему же ты не объяснила мне, для чего участвуешь в расследовании? Почему не сказала напрямую?

— Я узнала об этом только вчера, — Вера нехорошо усмехнулась, — В этом доме исполнителей принято использовать вслепую. Как оказалось. После целой жизни работы, основанной на доверии. Вадим рассказал мне, для чего так пристально изучал «Пробел», только вчера. Сказал, что сделал бы это раньше, но необходимости не возникло. Мудрый Сан. Сильный Сан. Я и сама, без указаний, принялась копать в нужном месте. Естественно, все наши гипотезы я ему пересказывала. Просил говорить все, что я думаю о «Пробеле» — я и говорила… О контроле и предстоящей сделке я не знала. Меня не сочли нужным информировать… Бесчувственный, жестокосердный Сан. Теперь он мертв, и мне даже не на кого злиться… Не будем об этом.

— Не будем, — поспешно согласился Игорь.

Слова о том, что и у Вадима были кое-какие недостатки, привели Критовского в норму. Раздражение сменилось стыдом. Вере требовалась помощь, а он… Игорь растерянно замолчал. Недавний приступ ярости унес с собой все силы. Нужно было говорить, нужно было чем-то помочь, утешить, поддержать… Подавленный осознанием собственной паршивости, Игорь был не в состоянии вымолвить и слова.

— Предстояло решить, как достичь компромисса, — продолжала Вера, — Громовой не желал вмешивать в это дело своих бывших коллег из органов. К чему? Всегда успеется. Громовой ждал, что Орлики предложат какой-то разумный выход. Скажем, откажутся от какой-то части прибыли… Или таки купят «Пробел» и иже с ним, только по настоящей цене. В любом случае, оставлять деяния совладельцев безнаказанными Громовой не собирался. Нотариус, присланный, в общем-то, защищать интересы Орликов, заявил, что все это похоже на шантаж. Мол, или отдавайте свои заработки, или мы заявим на вас. «Заявляйте! Пусть государство разберется, виновны ли г-да Орлики!» Нотариус знал об общественном положении Орликов, но не знал о связях Громового. Поэтому распинался еще несколько минут, пока Александр Орлик жестом не попросил его замолчать. И вот тут Александра Орлик перехватила инициативу в свои руки.

Вера надолго затихла, пытаясь не упустить ни малейшей детали. Ей необходимо было выговориться. Переложить часть груза со своих плеч. Услышать что-то подбадривающее? Нет. Просто… Наказать себя. Сформулировать признание в слова. Вера знала, Игорь поймет, Игорь все поймет… И это будет высшим её, Вериным, самоистязанием.

— Орлик говорила… Всякое. Похоже, это был нервный срыв. Как у меня сейчас, да? Она кричала на Вадима. Кричала, что он низкий шпион. Мол, если считает, что все это просто так сойдет ему с рук, то ошибается. Что-то о том, что никто еще безнаказанно не мог разрушить планы Александры Орлик. «И никакие деньги и связи тут не помогут! Будет по-моему, я вам говорю!» В этот момент Яна занесла в кабинет кофе. Сейчас я понимаю, что догадалась о намерениях Александры тогда, когда их еще можно было предотвратить. Во время своего монолога, Орлик отчаянно рылась в сумочке. Я еще тогда заподозрила неладное, но кто-то внутри меня… теперь-то я знаю, кто… он заставил меня подумать, что Александра ищет носовой платок. Размазанная от слез тушь, искаженные криком черты сделавшегося вдруг безобразным лица, покрывшийся испариной лоб — всё это, в общем, свидетельствовало в пользу версии о платке. Но… и теперь это вспоминается совершенно ясно… на самом деле я прекрасно понимала, что достанет сейчас г-жа Орлик из сумочки. Яна тоже поняла. Хотя и не училась у Ромула. Хотя и не обязана понимать такое. Хотя и не взращена была в убеждениях, что высшее благо — отдать жизнь за служение. Яна бросилась заслонять собой Вадима за секунду до того, как Александра Орлик нажала на курок. Сейчас я пытаюсь утешить себя. Оправдываюсь, мол, никто не думал, что она выстрелит. Мы, мол, соображали, как успокоить эту истеричку, а не о защите Вадима думали… И вообще, если бы Яна не стала делать резких движений, Орлик, возможно, и не стреляла бы… Можно, конечно, такими отмазками купить себе кусок очищенной совести. Но вранье это все. Просто попытки выгородить себя. Правда звучит куда конкретней: заслонять собою Вадима должна была я. Это моя пуля сейчас у Яны в легком.

— Господи!

— Ценное замечание! — в интонации Веры Игорь моментально заметил нотки недавнего собственного раздражения. Впрочем, Вера тут же спохватилась, — Извини, я нервничаю… Не хотела язвить…

— Ничего.

— Орлик выстрелила еще три раза, прежде чем Ромул с Горрилом отобрали у неё пистолет. Вадим мертв. Я и пальцем не пошевелила, чтобы предотвратить это. Я — ничтожество, — Вера снова начала заводиться, — Я — трусливая дрянь! Понимаешь?

— Вера, успокойся. Перестань. Самобичевание — не лучший способ оплакивания близких.

— При чем здесь это?! Рано или поздно все мы умрем. Оплакивать нужно живых. Мертвым наши слезы не помогут. Я оплакиваю себя. Ту себя, которой никогда уже не стану. Ту себя, которой могли бы гордиться взрастившие меня. Ту себя…

— Опять этот пафосный категоризм, — простонал Игорь, прежде чем осознать, к чему может привести подобная фраза.

— Это все, что ты можешь сказать мне в качестве поддержки?! Что ж, ты прав. Я трусливая, категоричная дура. Чем более серьезными кажутся мне вещи, тем менее значимы они на самом деле. Ведь это из-за тебя я не кинулась спасать Вадима. Ты, тот самый Мой Внутренний Ты, не пустил меня под пулю… Приковал к полу любовью своей многопудовой, сладкими речами заболтал, мол, нам с тобой еще жить и жить, как же ж я без тебя останусь-то… Из-за боязни потерять тебя… тебя, а не себя… совершила я эту непростительную подлость.

Тогда Игорь еще не понял, насколько серьезно все это для Веры. Просто слушал. Не распознал, что пора бить тревогу. Не уловил момент, когда можно было еще вмешаться и спасти ситуацию. Впрочем, ведь Вера с самого начала разговора была настроена категорично. Позже Игорь утешал себя тем, что никакими вмешательствами не смог бы исправить ситуацию. И Верина откровенность в этом последнем разговоре, и неприкрытая беззащитность — всё это было ничем иным, как прощальным объяснением. Роковым признанием, после которого не возвращаются. После которого Игорь становился тем самым Вечным Укором. Но поначалу Игорь еще не осознал этого. Слушал несколько удивленный. Да что греха таить, даже польщенный и обрадованный. Она отказалась от своих принципов ради него!

— Ну почему же подлость, любимая? Ты и не должна бросаться грудью на амбразуру… Это не то испытание, которое ты обязана проходить… Ты ведь женщина…

Игорь и сам почувствовал, как гибнут его слова. Глупо, слащаво, мелко прозвучали они в сравнении с мощью терзающих Веру объятий самобичевания.

— А Яна?! — отныне Вера больше не слушала Игоря, — Яна не женщина? Ранимая клуша в заколочках, глупенькая пышка, и в тридцать лет засыпающая в обнимку с плюшевым тигром… Но она смогла! Она не струсила, как я. А я… Ведь единственное, за что я могла уважать себя, так это за вот такую вот искреннюю готовность к самопожертвованию… Чувствовала себя человеком. А оказалось… Трусливая дрянь, а не человек. Горилл говорит, мол, я попросту ничего не успела бы сделать… Это он мне в утешение. Сыскался утешитель. А Ромул молчит! Потому что все понимает, потому и молчит. Понимает даже, что это ты меня такой сделал. Ты — как болезнь. Просочился внутрь и лишил меня былой силы. Превратил в тряпку, в трусливое животное.