Отсутствие у Апраксина полководческих дарований отметил и Кирилл Разумовский. О назначении Апраксина главнокомандующим он отзывался так: «Ежели бы тогда моего мнения спросили, когда командир учреждался, я бы всегда мог по привычке чистосердечно и беспристрастно сказать, что человек без практики и столь тяжелого тела и притом ни в каких военных обращениях с европейцами не бывавший… едва ли годится командиром быть».

Императрица, вопреки опасениям о возможной ее кончине, выздоровела, 26 и 28 октября принимала Апраксина, не забывшего встретиться и с великим князем. Наконец, он 30 октября 1756 года отбыл из Петербурга в Ригу, где находилась армия. Вдогонку императрица отправила главнокомандующему дорогие подарки, соболиную шубу и серебряный сервиз весом в 18 пудов.

Продолжительное пребывание главнокомандующего не при армии, а в столице вызвало беспокойство, недоумение породило разного рода слухи, так что «Санкт-Петербургские ведомости» вынуждены были опубликовать пространную, по масштабам того времени, статью с заверением, что Степан Федорович Апраксин «к отъезду своему в Ригу находится совсем в готовности, куда отправленный наперед его полевой экипаж уже прибыл. Пребывание же здесь его превосходительства походу армии нимало не препятствует, что его пребывание в столице связано с необходимостью советоваться с императрицей, как отправлению в поход армию усилить».

Выезд Апраксина из столицы напоминал не поход главнокомандующего к театру военных действий, а парадный смотр, где вельможи соревновались в богатстве интерьера шатров, в изысканности кухни, разнообразии экипировки как собственной персоны, так и прислуги. Достаточно сказать, что его личный обоз со всяким добром, в том числе и с продовольствием, состоял из многих десятков подвод, что прихоти изнеженного и тучного барина удовлетворяли 150 слуг — повара, лакеи, адъютанты и др.

Тягу главнокомандующего к роскоши, его заботу о комфорте отметили два современника: Андрей Тимофеевич Болотов, служивший офицером в прусскую кампанию и оставивший замечательные и исключительные по достоверности и ценности мемуары, а также английский посол Уильямс. Болотова поразил отличавшийся богатым убранством шатер главнокомандующего: «В преогромной богато внутри украшенной и жаровнями и спиртами довольно нагретой кибитке» Апраксин лежал на пуховике и слушал болтовню бывалого гренадера. Отмеченную Болотовым тягу Апраксина к роскоши и пижонству подтвердил и Уильямс, в депеше 22 марта доносивший: «Апраксин прислал в Петербург своего адъютанта с поручением привезти 12 пар платья. Он такой же фат и так же много заботится о своем туалете, как граф Брюль (первый министр саксонского курфюрста и польского короля Августа III. — Н. П.), несмотря на то что это один из самых толстенных и неграциозных людей в мире».

Зимой, по обычаю того времени, на театре военных действий наступало затишье. Поскольку Россия их не начинала и ее армия находилась в Риге, главнокомандующий Апраксин должен был проявить заботу о подготовке ее к летней кампании: обеспечить армию необходимыми запасами фуража и продовольствия, снарядами и прочим. Ленивый и неповоротливый Апраксин несильно обременял себя этими заботами и проявлял такую же медлительность в походе к прусским границам, как и во время движения к Риге. Несмотря на понукания Конференции ускорить выступление, чтобы встретиться с неприятелем, Степан Федорович оставался верен себе и отсиживался в Риге.

На необходимости ускорить время марша настаивал и его друг А. П. Бестужев. Поведение главнокомандующего вызывало беспокойство канцлера прежде всего потому, что этот пост он занял по его рекомендации. Поэтому Бестужев справедливо связывал свою судьбу с судьбой Апраксина: его неудачи или успехи эхом откликались на его, Бестужева, и без того шатком положении.

Бестужев уверял фельдмаршала в своей верности и в ответ на подозрение Апраксина, что тот охладел к нему, писал в феврале 1757 года: «Я не имею иного объявить, как крайнее мое прискорбие, что ваше превосходительство в моих сентиментах сомневается. Они неизменны и прежде моей жизни не отменятся». Однако в письме, отправленном 15 июня, обнаруживается не только информация о недовольстве двора медлительностью главнокомандующего, но уже отсутствуют заверения в вечной верности и звучит некоторое раздражение: «Беспредельная моя к вашему превосходительству откровенность не позволяет мне от вас скрыть, каким образом здесь генерально весьма сожалеют, что недостаток провианта вашему превосходительству воспрепятствовал в неприятельскую землю и в дело до их пор вступить». Бестужев не преминул сообщить и о недовольстве императрицы, присутствовавшей на заседании Конференции, обсуждавшей положение дел в армии: она «с великим неудовольствием отзываться изволила, что ваше превосходительство так долго в Польше мешкает». «Великое неудовольствие» императрицы возымело свое действие, и 19 июля русские войска вступили на территорию Пруссии.

22 января 1757 года в Петербурге был заключен договор между Россией и Австрией, подтверждавший условия договора между ними 1746 года и направленный против «возмутителя всенародной тишины» Фридриха II. Оба союзника обязались поставить по 80 тысяч регулярного войска и не заключать ни перемирия, ни мира до полной победы, то есть возвращения Силезии Австрюг, изгнания из Саксонии пруссаков и восстановления саксонского курфюрста в своих правах.

Как уже говорилось, 31 декабря 1756 года был подписан акт о присоединении России к Версальскому договору о союзе между Австрией и Францией. Вступление России в Версальский договор создавало известные трудности как для союза, так и для России: Франция была союзником извечного противника России — Османской империи. Россия являлась союзницей Англии, воевавшей с Францией. Это пикантное положение Франции и России, одновременно являвшихся союзниками друг с другом и союзниками государств, враждовавших между собой, было преодолено специальной оговоркой: Франция отказывалась помогать России в ее войне, если она начнется, с Турцией, а Россия не должна была поддерживать Францию, воевавшую в это время с Англией. В итоге была создана антипрусская коалиция, учитывавшая прежде всего интересы Австрии, Саксонии и Франции. Претензии России на овладение Восточной Пруссией были отклонены ее союзниками до завершения войны.

Целесообразность участия России в Семилетней войне вызывает некоторые сомнения. Они вызваны Манифестом от 16 августа 1757 года, объяснявшим вступление России в войну с Пруссией необходимостью строго соблюдать взятые на себя обязательства, предусмотренные договором 1746 года: оказание помощи союзнику, ставшему жертвой нападения агрессивного прусского короля: «При таком состоянии дел не токмо целость верных наших союзников, святость нашего слова и сопряженные с тем честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требовали не отлагать действительную нашу против сито нападателя помощь». Манифест далее отмечал, что Фридрих II в будущем преследует далёко идущие цели, что это будущее таит угрозу для России: Фридрих II утеснением «наших союзников вновь усилится и опаснейшим сделается, но и присвоит себе право к произвождению против нас войны, а мы толь справедливое дело наших союзников оставить, святость нашего слова нарушать и славу и безопасность нашей империи пренебречь не можем».