При повороте в голове у меня слегка поплыло. В воздухе здесь еще со входа чувствовался какой-то мутный химический запах; сейчас он как будто усилился, причем заметно. Находиться здесь сколь-либо длительное время было, похоже, чревато. При заколоченных окнах и запечатанных дверях все эти миазмы в доме скапливались, а притока свежего воздуха здесь не наблюдалось. Я пробыл в доме всего с четверть часа, а голова уже начинала побаливать.

Я собирался уходить, когда меня насторожил шум в передней части дома. На пороге там стоял человек, держа руку на кобуре. Дневное солнце притемняло его силуэт, и я не сразу разглядел на нем бежевую униформу. Человеку было за сорок, и возраст его не красил. Живот висел через ремень, а под мышками темнели пятна пота.

– Вы кто? – спросил он.

Я инстинктивно поднял руки.

– Чарли Паркер. Меня нанял хозяин этого дома, Фрэнк Мэтисон, чтобы кое-что осмотреть. Утром сегодня я разговаривал с шерифом Грассом. Он это подтвердит.

– Хорошо. Выйдите-ка наружу.

Сам он отступил, руку по-прежнему держа на рукоятке пистолета.

– У вас есть документы, удостоверяющие личность?

Я кивнул, медленно подходя со все еще поднятыми руками.

– Удостоверение в нагрудном кармане куртки, снаружи слева.

Я всегда держал его там. Рискуя, что документ сопрут, я, тем не менее, страховал себя от опасности попасть под горячую руку какого-нибудь копа или охранника, нервно, согласитесь, реагирующих на то, как подозреваемый лезет себе во внутренний карман. Я приблизился к двери, вышел на крыльцо и по трем ступеням спустился во двор.

– Достаньте его, – распорядился коп, – только медленно.

Руку с оружия он так и не снимал. Я вынул портмоне, извлек свою лицензию частного детектива и передал ему. Рассмотрев ее и поуспокоившись, он наконец снял руку с кобуры и представился как Эд О’Доннел, один из полицейских Двумильного.

– Шериф Грасс сказал мне, что вы тут с вопросами, – пояснил он. – Просто я не ожидал, что вы окажетесь здесь так скоро. У меня впечатление, что шеф был бы довольней, если б вы тут не лазали так открыто.

– Это почему?

– Мне кажется, он бы предпочел, чтобы этого дома не было вообще. Он напоминает о прошлом. И не с самой лучшей стороны.

– Вы здесь часто бываете?

– Нет, хотя буквально вчера был здесь с Фрэнком Мэтисоном, мы оба с ним осматривали объект снаружи. Вашу машину я увидел припаркованной у дороги, когда проезжал мимо. Вы тут как, все посмотрели?

– Почти, – ответил я. – Хотя дверь в подвал заперта. Вы на этот счет ничего не можете сказать?

– Ничего кроме того, что там нашли тело Грэйди. Там отыскался и еще один ребенок, Денни Магуайер. Его как раз шериф Грасс оттуда вытащил, завернув в свою куртку. Он тогда был еще младшим полицейским. Фотограф сделал снимок, как он оттуда выходит. Эта картинка здесь прославилась. С той поры шеф всегда приглядывает за этим местом. Для него оно с той поры стало чем-то даже личным. После всего увиденного.

– А что стало с тем мальчиком, Магуайером, вы не в курсе?

– Денни-то? Да почему же. Работает в Москве, в баре на главной улице, называется «Крайняя мера». Только о происшедшем в тот день говорить не любит.

– Это понятно. Да и кто б на его месте любил.

Я оглянулся на дом. Его заколоченные окна напоминали закрытые глаза на грани пробуждения.

– Здесь кто-нибудь ошивается?

О’Доннел пожал плечами:

– Да как сказать. В основном ребятня, только она старается держаться от дома в сторонке.

– То есть?

– Что «то есть»?

– Вы сказали «в основном ребятня». Звучит так, будто может быть и кто-то другой, помимо нее.

– Туристы. Охотники за приключениями.

– Рэй Сабо среди них?

– Тоже был пару раз. Но он безобидный.

– А как насчет одного типа – повыше меня, худой, с длинными темными волосами? И вид такой… запущенный.

О’Доннел покачал головой:

– Такого не припомню.

Я поблагодарил его за уделенное время. Он проследил, как закрываю дверь, и дождался, пока я сяду в машину и отъеду с участка. После этого он какое-то время бдительно ехал за мной.

***

«Крайняя мера» была пивнухой, куда народ по доброй воле чурался не только заходить, но даже заглядывать. На светящейся вывеске из-за ее чумазости едва виднелся зеленый трилистник, а окна напоминали скошенные оранжево-синие амбразуры. Это было место, куда мужчины ходили напиваться и распалять себя на драку с другими мужчинами, а женщины напиваться и распалять себя на драку тоже с мужчинами. В двери на уровне головы был небольшой квадрат стекла, зарешеченный, как вход в тюрягу, – очевидно, для того, чтобы сидельцы бара могли из-за запертой двери смотреть, кто там снаружи. Причина такой предосторожности была не вполне понятна: никто извне не мог быть опасен так, как те, что уже сидели внутри.

Шел всего четвертый час пополудни, но добрая половина мест в баре была уже занята. Клиенты были в основном мужчины возрастом от плюс-минус сорока до плюс-минус шестидесяти, сидящие поодиночке или парами. Разговоров, можно сказать, не велось. На дальнем конце бара к стене был привинчен телевизор – двумя стальными прутами, частично закрывающими края экрана. Работал новостной канал, но звук был пригашен. Большинство людей в «Крайней мере» выглядело так, будто они уже услышали весь запас дурных новостей, рассчитанный на всю их жизнь.

Над кассой, словно дезертиры перед расстрельной командой, уныло жались бутылки местного пива, с тыла примкнутые пыльной бутылкой водки, неуместной, как любимец женщин на гей-параде. Отдельной шеренгой красовался ассортимент виски и бренди, куда неведомо как затесалась бутылка ямайского ликера «Тиа Мария», которую, судя по всему, не трогали со времен холодной войны.

Я занял место на краю стойки ближе к двери, в двух сидушках от бугая в клетчатой рубахе, который занимался тем, что пощелкивал ногтем своего большого пальца по среднему. При этом ноготь среднего каждый раз привставал над кожей, чудом держась. Интересно, больно или нет? В какой-нибудь другой жизни я бы, пожалуй, соблазнился задать этот вопрос, но жизнь нас учит, что человек, вот так запросто причиняющий боль самому себе, иногда для приятного разнообразия может начать причинять ее другим. Наверное, ноготь скоро все же отлетит, и тогда ничто не помешает ему приняться за другой палец. Но это будет уже не то. Нет ничего, что может сравниться с потерей первого ногтя.

За стойкой ко мне сместился бармен:

– Чего желаем?

– У вас есть кофе?

– Кофе есть, только вы его вряд ли пить станете.

Он указал на чайник с чем-то, исходящим на горячей плите чадливым дымком. Впечатление такое, что в какой-то момент содержимое чайника уже как следует прогорело в прошлом и вот теперь для сугреву подумывало возгореться снова.