Рукосил оставил барабан и наклонился совсем близко.

— Что побледнела? Молчишь? А ну как, — зашептал он, — примутся тебя распиливать на куски, чтобы переплавить, и за слоем золотой стружки хлынет живая кровь? Как?

Чисто вымытое лицо его склонилось еще ниже, касаясь Золотинки дыханием… Глаза странно окостенели, явилось в них нечто неподвижное, выражение одной мысли, одного застылого побуждения… А в складке раскрытых губ обморочная расслабленность, которая пугала Золотинку не меньше, чем выражение глаз. Она вжалась в подушку… рука ее, шевельнувшись обок с постелью, нащупала рукоять увесистого, как молоток, зеркала.

Движение это не укрылось от Рукосила. Он резко выпрямился. Бледные щеки поплыли краской, но в остальном он сохранял, по видимости, самообладание, потому что в противоречии с нездоровым румянцем на щеках усмехнулся.

Все было сказано и отвечено без единого слова, и теперь оба имели возможность притворяться, что ничего совершенно не произошло.

Рукосил заходил по палатке, резко огибая сундуки и наступая на рухлядь.

— Восприимчивая девочка и способная! — заговорил он немногим только живее обычного. — Но прими в соображение: ты совершаешь самоубийство! То, что ты делаешь — самоубийство! Скоро от тебя ничего не останется. Ты расходуешь себя варварски. За каждое волшебство расплачиваешься частичкой собственной жизни. Каждое чародейство отзывается золочением. Вот что пойми: все в мире взаимосвязано, каждая вещь, каждое явление тысячами, сотнями тысяч зависимостей связаны со всеми другими вещами и явлениями. Волшебник тот, кто постигает единство мира и учится воздействовать на него в некоторых точках, где обнажается взаимосвязь явлений. Постигая внутреннюю природу сокровенного, ничтожным усилием он приводит в действие титаническую, несоизмеримую с жалкими возможностями человека мощь. Это и есть колдовство. А то, что ты делаешь, не колдовство, а варварство! Дикость! Отсебятина какая-то! Оскорбление истинной науки! Скажи, — повернулся он, — можешь ты по своему произволу повторить эту штуку: бежать, не касаясь земли?

— Я вообще не понимаю, как это сделалось. — Золотинка сидела, закутавшись в покрывало по горло.

— Ага! То-то! — воскликнул Рукосил с несколько деланным торжеством. — Дикость потому что! Медвежьи пляски. Каждый раз изобретаешь все заново. Вместо того, чтобы использовать таящиеся в природе силы, ты с ними борешься, ты против них идешь! Это вообще невозможно! Если что получается, то исключительно по невежеству. И я думаю, что когда ты начнешь немножечко разбираться в волшебстве, ты многое уже не сможешь никогда повторить, может, и больше сделаешь, а этого уже нет. Чтобы сознательно сделать то, что вышло у тебя по наитию, по случайности… о! нужно пройти большой путь.

В горячих рассуждениях Рукосила Золотинка уловила ревность. Она поняла то противоречивое и трудное чувство, что владело им сейчас, заставляя выдавать затаенное. В чувстве этом была зависть, было ощущение ревнивого превосходства, было нечто от злобного недоброжелательства и от восхищения, то была пугающая и противная чистой Золотинкиной натуре смесь любви и ненависти. Страстное желание растерзать, чтобы потом оплакать.

— Я отучу тебя от дикости! — говорил Рукосил, расхаживая. — Я покажу тебе приемы подлинного благоустроенного чародейства!

— А если я не буду больше волхвовать?

Рукосил пожал плечами, не запнувшись даже на мгновение, что сообразить, что стоит за вопросом.

— Попробуй. Хотел бы я посмотреть, как это у тебя выйдет, когда ты не в состоянии отделить чародейство от непроизвольного желания. — Он кинул острый взгляд и убедился, что предположение его верно: Золотинка, задумчиво уставившись в пространство, кивнула сама себе. — Чтобы отказаться от волшебства, — продолжал Рукосил с уверенностью, — тебе нужно отказаться от всякого сильного желания. Со всей возможной тщательностью избегать малейших проявлений страсти. Отказаться от самой себя, в конце концов. Но где бы ты ни спряталась, в какой бы пустыне, как бы ни морила ты себя голодом и холодом — что? Чем отзовется купленный путем самоотречения покой, как не новой вспышкой воспаленной мечтательности? Силой бессознательного чародейства мечтания твои рано или поздно обретут плоть. Куда ты от себя денешься? Как убежишь от самой себя? Как обуздаешь проснувшийся дух? Твой дар и твое проклятие. Ты обречена.

— А что говорят Дополнения? — спросила Золотинка бесконечно спокойным, неживым голосом.

— Ничего! — отрезал Рукосил. — Об этом нигде не сказано. Не сказано и не написано. Что не написано, то и прочесть нельзя. Ни в новых, ни в старых, ни в новейших дополнениях — нигде ты этого не прочтешь! Нигде! Ты мое открытие! Ты мое создание, мое творение, моя вещь! Я тебя создал! Потому что я гений и мне нет равных! Я один! — Голос его гремел торжествующими раскатами.

— Хорошо, — раздумчиво сказала Золотинка. Разговор занимал ее гораздо больше, чем она решилась бы это показать. — Хорошо. Почему тогда не свериться с «Последними откровениями» Ощеры Ваги?

— Чушь! — фыркнул Рукосил, непонятно с какой стати озлобляясь. — Никаких «Откровений» не существует! Сказки для деревенских колдунов! Есть старые, новые, новейшие дополнения. Есть толкования к дополнениям. Есть толкования к толкованиям. Есть краткий извод дополнений и есть полный. Все есть! Самих откровений только нет и никогда не было! Ни один человек не держал их в руках. Эти твои откровения — никто их не видел. Дополнения есть, а откровений, увы! нету. В дополнениях суть!

Трудно было уразуметь из-за чего он так расходился, Золотинка оставалась бесконечно далека. Рукосил ощущал это.

— Я твой творец, ты моя собственность! Моя вещь! — Он схватил брошенный на сундук барабанчик и нерасчетливым ударом кулака пробил его тугое днище. — Живой ты не достанешься никому!

— Я буду иметь это в виду, — заметила Золотинка, поднимая глаза.

Рукосил остановился, вглядываясь, чтобы понять смысл и значение напускного спокойствия… И ничего напускного не увидел.

— Собственно, — сказала она, пожимая плечами, — ты не пришел ко мне на помощь, когда сечевики хотели вздернуть меня за излишнюю прыть и поспешность. Я больше ничем тебе не обязана.

— А ты этой помощи просила? Просила? — вскричал Рукосил, терзая барабан. — Попроси! Попроси и весь мир будет к твоим ногам.

— А где Тучка?

— Я уже отдал распоряжение, чтобы Тучку освободили, — без запинки отвечал Рукосил. — «Фазан» ушел вместе со всеми судами, но я велел, чтобы Тучку твоего вернули. С него снимут цепи и он придет. Нянькайтесь друг с другом сколько влезет.

— А Поплева?

Он был готов к вопросу.

— Разумеется, и Поплева. Я ничего не забываю. Я помню, ты выражала беспокойство. Мои люди будут искать Поплеву.

— Этого я не просила. Я просила освободить его.

— Ничего не знаю об этом человеке.

— Миха Лунь знает. А Миха у тебя в плену. Он превращен в вещь и валяется где-нибудь среди хлама. — В глубине зрачков чародея что-то вздрогнуло. — Позволь мне поговорить с Михой и тогда, может быть, не нужно будет устраивать вселенских поисков.