– Так тебе-то сколько? – не отставал он.

Она вздернула подбородок:

– Тринадцать.

Его как будто пнули ногой в живот.

– Тринадцать! – вскричал он. – Да ты же… ты же вполовину младше меня!

– Но я рано созрела, – возразила Линии.

– Господи боже милосердный, Линии Мэй!

Потому что они уже занимались этим. С третьего свидания. Они больше не ходили в кино, не ели мороженое и уж точно не встречались с друзьями. (Да откуда бы им и взяться, тем друзьям?) Они садились в грузовик его зятя и ехали прямиком к реке, кое-как расстилали под деревом одеяло и стремительно сплетались телами. Как-то ночью лил дождь, но их это не остановило ни на секунду; после всего они валялись навзничь и ловили раскрытыми ртами капли. Но не он был инициатором. Первый шаг сделала Линии – однажды ночью в припаркованном грузовике вдруг отстранилась от него и торопливо, трясущимися руками принялась расстегивать пуговицы спереди на платье.

А теперь его могут арестовать.

Ее отец выращивает табак Берли[46]и владеет землей. Мать родом из Вирджинии, а всем известно, что тамошний народ ставит себя выше прочих. Они без малейших колебаний сдадут его шерифу. Какая же безмозглая дура эта Линии, дура, дура! Встречаться с ним вот так, у аптеки, посреди родного городка, в нарядном платье и на высоких каблуках! Да, он живет в шести-восьми милях от Перривилля, возможно, в Ярроу его и не знают, но наверняка ведь замечали, обращали внимание. Взрослый мужик с однодневной, а то и двухдневной щетиной, обычно в старье и видавших виды рабочих башмаках. Его нетрудно будет вычислить. Он спросил:

– Линии, ты кому-нибудь про нас рассказывала?

– Нет, Джуниор, клянусь.

– Ни сестрам Моффет, никому?

– Никому.

– А то ведь, Линии, меня могут посадить.

– Ни одной живой душе.

Он решил прекратить с ней встречаться, но не сказал сразу – еще разнюнится, начнет умолять передумать. Что-то было в ней липучее, в этой дуре Линии. Она вечно твердила об их «необыкновенном романе», клялась в любви, хотя он ни о какой любви и не заикался, без конца спрашивала, симпатичнее ли такая-то и сякая-то ее самой. Видно, потому, что ей это все в новинку, догадался он.

Господи, связался черт с младенцем. Он не мог поверить, что оказался настолько слеп.

Они сложили одеяло, сели в грузовик, и Джуниор повез ее назад в город. Он молчал всю дорогу, а Линии Мэй без умолку болтала о предстоящем выпускном ее брата. Остановившись у аптеки, Джуниор предупредил, что не сможет встретиться с ней завтра вечером: обещал помочь отцу с кое-каким плотницким делом. Ей не показалось странным, что он собирается плотничать вечером.

– Тогда послезавтра? – спросила она.

– Если получится.

– Но как я узнаю?

– Я дам знать, когда буду свободен.

– Я буду безумно скучать, Джуниор!

Она порывисто обвила его шею руками, но он расцепил их:

– Тебе уже пора, иди.

Разумеется, он не дал ей знать. Даже интересно, как, в ее представлении, он бы это сделал, когда сам же запретил вовлекать в их историю других людей? Он безвылазно сидел на своей территории под Перривиллем – два акра красной глины, огороженные бревенчатыми ежами, где стояла трехкомнатная лачужка, которую делил с отцом и последним неженатым братом.

Так случилось, что они трое действительно всю следующую неделю были заняты: меняли крышу сарая у одной женщины с их улицы. Выезжали утром в фургоне, с жестяным ведерком пахты и ломтем кукурузной лепешки на обед, выпускали своего мула на пастбище миссис Ханикатт, залезали на крышу и там под палящим солнцем трудились весь день. К вечеру Джуниор до того уставал, что насилу мог проглотить ужин. После смерти матери готовку взял на себя его брат Джимми – он жарил дичь, которую удавалось добыть, на небольшом кусочке топленого сала, всегда хранившемся в котелке на дровяной печи. В восемь – полдевятого они, как истинные люди труда, уже лежали по кроватям. За три дня в таком режиме Джуниор вспоминал о Линии Мэй от силы два раза. Когда Джимми позвал его вечером в город кадрить девчонок, Джуниор ответил: «Не-а» – вовсе не из-за Линии. Просто он совершенно измотался.

Потом с крышей закончили, работы больше не стало. Джуниор день проторчал дома, но чуть с ума не сошел от скуки, да и отец все что-то выкамаривал, и Джуниор решил завтра идти на лесосклад. Там привыкли к его внезапным появлениям и исчезновениям, и лишние руки обычно бывали кстати.

Он сидел на крылечке с собаками и курил. Сумерки еще не сгустились, и мотыльки только-только появлялись. Внезапно подъехал незнакомый старенький «шевроле», за рулем – парень в фуражке магазина семян. Из пассажирской двери выпорхнула девушка, подошла:

– Привет, Джуниор.

Одна из близняшек Моффет. Собаки подняли было головы, но вновь уткнулись мордами в лапы.

– И тебе привет, – ответил Джуниор, не называя имени, потому что не знал, которая это из сестер.

Она протянула ему записку на белой бумаге. Он развернул, но в темноте не мог ничего разглядеть.

– Что это? – спросил.

– От Линии Мэй.

Он поднес письмо под свет тусклого фонарика, что висел за сетчатой дверью и прочел: «Джуниор, мне надо с тобой поговорить. Моффеты отвезут тебя к моему дому».

В груди словно образовался огромный кусок льда. Когда девчонке «надо поговорить»… О господи. Частью сознания он уже прикидывал, куда бежать, как смыться прежде, чем она успеет сообщить новость и захомутать его навеки. Но близняшка Моффет поторопила:

– Так ты едешь?

– Что, сейчас?

– Да. Мы отвезем.

Он встал и затоптал сигарету:

– Ладно. Поехали.

Он направился вслед за ней к машине – закрытой, четырехдверной. Девушка устроилась на переднем сиденье, а ему предоставила сесть назад, рядом со своей сестрой, которая сказала:

– Привет, Джуниор.

– Привет.

– Ты знаком с нашим братом Фредди?

– Привет, Фредди. – Джуниор не помнил, чтобы они встречались.

Фредди что-то буркнул в ответ, переключил передачу, вырулил со двора на Севенмайл-роуд и дал газу.

Следовало бы о чем-то поговорить, но Джуниор мог думать только об одном: что скажет Линии и что ему с этим делать. Впрочем, есть ли выбор? Он не такой мерзавец, чтобы отрицать свою причастность. Хотя и такое приходило ему в голову.

– Родители Линии устраивают сегодня вечеринку в честь Клиффорда, – сообщила первая близняшка.