– Няня-я-я, – жалобно протянула Айя, хватая старушку под руку. Щеки принцессы покрылись пунцовыми пятнами. Не глядя на Джонаса и Тео, она быстро пролепетала: – Пойдем, раз матушке не терпится. Только не говори лишнего – про мысли, головы и уступки. Я сама за все отвечу.

Тео стоял перед медвежьей Матушкой, смиренно ожидая ее решения. У ног седой хозяйки дома грузно сопел ее защитник Корфус – бурый, местами рыжий, с проплешиной от ушей и до загривка. Голова медведя покоилась на скрещенных лапах, а из приоткрытой пасти выглядывал бледно-розовый мокрый язык. Женщина тяжко вздохнула, и Корфус потянул носом, словно проверяя, все ли в порядке, после чего засопел вновь. Хороши медвежьи сны, среди кустов малины да под лучами слабого ноябрьского солнца. Защитнику не требовалось кутаться в пушистую шаль, как это делала его хозяйка; ему не было нужды смотреть на гостя, решая, верить ли тому на слово. Во внутреннем дворе, на мощеной дорожке меж ягодных кустов Корфус был самым счастливым обитателем.

– Я не единожды предлагала тебе найти себя в мерличьих очах. Ты каждый раз отказывался, – напомнила пожилая Медведица, и складка пролегла меж ее редких бровей. Седая голова наклонилась, и большие гагаты в ушах, будто вороньи глаза, полыхнули в свете уходящего солнца.

– Ты не желал нырять в отравленный колодец, из которого пьешь. Предпочитал жить обособленно, по другую сторону от прошлого. Что же изменилось сейчас?

– Я передумал, – едва выдавил из себя Тео, и ложь камнем повисла на шее. Ему не хотелось обманывать медвежью Матушку – она связывала его с прошлым, той его частью, которую Глубина не мог выбросить из своей жизни.

– Всего-то… – Худосочное лицо хозяйки вытянулось, а глаза потемнели. Она видела, что появившийся этим вечером на пороге ее дома гость не спешил открыть свою тайну. Скрытность некогда близкого человека задела ее. – Я не вправе тебя останавливать, сам знаешь. Сад принадлежит не мне, а мерликам – им и решать, что делать с тем, кто пришел в их дом. С ними тебе придется быть откровенным, Тео. Если мерлик, заглянув в твои глаза, не сможет прорваться сквозь пелену обмана, то к утру ты иссохнешь до капли, как хилое дерево в пустоши.

Глубина принял слова хозяйки за позволение. Он чуть склонил голову и, осторожно переступив через лапы Корфуса, направился к саду. Мерличий дом располагался совсем рядом, за каменной аркой, увитой плющом, но дорога казалась ему до нелепого длинной под пристальным взглядом Матушки. Охранник принцессы остановился, не дойдя до арки пару шагов.

– Вы когда-нибудь смотрели в глаза мерлику? – повинуясь порыву, спросил он. Мало кто говорил о таком опыте, и истории разнились. Тео хотелось точно знать, что ему предстоит.

– После смерти Мод, – призналась Матушка, и ее голос ее треснул. Она поднялась со скамьи, едва разгибая колени, и Корфус потянулся вслед за ней, подставляя бурый бок как опору. Шаг пожилой женщины был тяжелым – до Тео доходили слухи, что глава медвежьего дома слаба и часто болеет. И теперь, видя ее своими глазами, он опасался, что она не переживет зиму.

Медведица остановилась возле Тео, приложив сухую руку к его лицу.

– Я помнила ее до последней веснушки, до самой легкой улыбки. Спала, но вместо снов видела, как она щурится на солнце, как спутываются от ветра ее рыжие волосы. Помнила глаза моей девочки, ее голос, черты лица. Она следовала за мной по пятам и во снах, и наяву, изо дня в день, и мне казалось, что я сама умерла. Тогда Зоя отвела меня в сад. И после того, как мерлик заглянул в мои глаза, я едва вспоминаю дочь. Я отпустила Мод, и Мод отпустила меня. Настал твой черед.

Озноб пробрал Тео до кончиков пальцев. Отпускать Мод он вовсе не хотел.

Когда страж принцессы исчез за каменной аркой, глава Медведей наклонилась к самой земле, обхватывая руками бурую шею Корфуса. Грудь едва вздымалась при вдохе, а в глазах щипало от невыплаканных слез. Они накапливались годами, но что-то мешало избавиться от горечи, пожиравшей женщину изнутри. На втором этаже дома едва слышно скрипнула оконная рама.

– Нужно пойти к Матушке-медведице. – Антея была готова сорваться на бег сию же секунду, но двоюродная сестра указала ей обратно на стул. Гостья покорно села, хотя внутри все клокотало от тревоги. Хозяйка дома была стара, и встреча с охранником принцессы далась ей тяжело.

Антея, открыв окно, слушала их разговор с нарастающей тревогой – ей казалось, что вот-вот Долор расскажет Матушке про кражу, и тогда не избежать ей самого сурового наказания. Но разговор ушел в другую сторону, о днях минувших, и у девчушки от испуга немели пальцы, пока она связывала воедино все ниточки. На вопрос о том, был ли охранник принцессы когда-то знаком с погибшей Мод, Аоид так скривила лицо, что гостья неловко замолчала. А после Матушке стало плохо, но Аоид будто не было до этого никакого дела – она продолжила плести косы из волос сестры и не спешила ее отпускать. Пальцы двуликой певицы порхали над волосами родственницы, а в голове все бились слова, сказанные когда-то Матушкой. Тогда глава Медведей повторяла их, будто заговоренная, размазывая слезы по пухлым щекам дочери: «Стерпится, Аоид. Забудется. Шрам затянется, а воспоминания утекут, как вода сквозь пальцы».

Но время шло, а память оставалась, и даже мерличьи очи не смогли вытянуть эту боль из сердца молодой певицы. Был предел и их умениям.

«Стерпелось, матушка, – повторяла про себя Аоид, распуская только что доплетенную косу под жалобные стоны двоюродной сестры. – Забылось. Так и скажете Мод, когда она встретит вас в Вечном Океане».

* * *

Ночь текла тихо и размеренно. Под мириадами звезд, защищенные от ветров крепкими стенами, мерличьи деревья не знали невзгод. Древесные корни подобно стрелам пронизывали грунт, доставая до водных потоков, а голые ветки тянулись к небу, силясь дотронуться до холодных осколков звезд. Тео знал, что не увидит мерлика, даже если залезет на дерево: они могли растворяться в коре, прятаться в сердцевине древа и выходить лишь по своему желанию. Тео опустился на колени и закрыл глаза. Водному магу оставалось только замереть и молить Санкти, чтобы эта попытка не оказалась напрасной.

Его тело остыло. Ноги ниже колена онемели, в плечах скапливалась усталость. Негнущиеся пальцы рук слегка касались рыхлой почвы, по капле вытягивая из недр земли живительную влагу. Она собиралась в тонкую струю, овивая запястье, и тянулась до самого локтя, растворяясь под кожей.

В нем нет и намека на движение. Пусть мерлик думает, что он – новое дерево в саду. Живет за счет водных истоков, корнями цепляясь за почву, а кожа его – черствая кора с полосами борозд. Сердце в груди бьется не человечье, а воронье, и ребра превращаются в ветви, оплетая спрятанную внутри птицу. Он – столп, неотделимый от полосы земли. Пора его цветения давно ушла, но если коры коснется мерлик, то жизнь разольется по сухим бороздам. Не сможет лесной хранитель бросить чахлое деревце в своих владениях, даже если оно появилось так внезапно. Любовь мерликов к порождениям земли была куда больше, нежели к существам, эту землю топчущим.