Его во всех смыслах бескрайний оптимизм напоминает мне о Лейбнице, чьи взгляды на восприятие я обсуждал выше. Как учил Лейбниц, мы живем в лучшем из возможных миров. Эту концепцию он вывел из простого рассуждения: поскольку Господь совершенен и всемогущ, Он никогда бы не стал создавать мира, который не был бы лучшим, а оказался бы хуже. В основном эту гипотезу Лейбница помнят благодаря Вольтеру, который язвительно высмеял ее в своем сатирическом романе «Кандид», где высокоученый доктор Панглосс пытается убедить других персонажей в совершенстве мира, как будто не осознавая те злоключения и несчастья, что встречают их на каждом шагу.

Разумеется, мы живем не в лучшем из возможных миров. Но дайте срок, и технологии приведут нас туда. Такое обещание, вполне в духе Панглосса, дает нам Курцвайль. Проблеск подобной вероятности привлекает людей к крионике. Мне-то кажется, что такая готовность принять неведомое на веру является свидетельством их приверженности механицизму, философской доктрине, согласно которой тело человека (а следовательно, и его мозг) является всего лишь машиной, механизмом. По счастью, наши тела значительно сложнее, чем машины, которые мы производим. Но в конечном счете, уверяют механицисты, между нами и машинами нет принципиальных различий.

Мы долго сопротивлялись этой доктрине. Даже в XIX веке некоторые биологи цеплялись за концепцию «витальной силы», якобы присутствующей во всех живых организмах и не подчиняющейся законам физики и химии. В XX столетии достижения молекулярной биологии отодвинули витализм на обочину науки. Однако многие и сейчас упорно придерживаются доктрины дуализма, согласно которой умственно-психические явления зависят от чего-то нематериального – скажем, души. Но при этом многих все-таки убедили достижения нейронауки, показывающие, что в этой машине нет никакого «духа».

Если тело – машина, можно ли ее чинить? Такая возможность как будто не противоречит законам логики или физики (если, конечно, вы принимаете доктрину механицизма). В своем пересказе легенд о короле Артуре под названием «Меч в камне» Теренс Уайт высмеял тоталитарное общество, описывая колонию муравьев, живущих в муравейнике, где над каждым входом висит плакат: «Всё, что не запрещено, обязательно». Курцвайль, в свою очередь, подправил Лейбница, заявив: «Всё, что возможно, неизбежно».

Впрочем, каждый мечтатель ненавидит, когда ему напоминают о том, что есть масса возможностей, которые мы никогда не осуществим. Принимая решение, мы взвешиваем затраты и выгоды. Может быть, крионическая реанимация и возможна, но какой ценой? Ну да, человеческая жизнь вообще-то бесценна, но что будет, если ни в одном банке не окажется денег на то, чтобы заплатить за воскрешение? Представьте, к примеру, что реанимация в принципе реализуема, но на практике потребует больше энергии, чем существует во всей известной нам Вселенной. На каком-то этапе исчерпаемость или дороговизна ресурсов начинает иметь значение.

Трудность реанимации имеет значение и для клиентов «Алькора», поскольку она определяет их временной горизонт. Одно из широко рекламируемых преимуществ крионики – в том, что вы, покоясь в жидком азоте, можете ждать вечно и при этом не соскучитесь. Но можете ли вы рассчитывать, что место вашего упокоения останется в неприкосновенности? Какова вероятность того, что компания «Алькор» будет по-прежнему существовать к тому времени, когда воскрешение станет осуществимо, если техническому прогрессу понадобится для этого еще миллион лет?

Некоторые адепты крионики предпочитают закрывать глаза на подобные практические вопросы. А вот прирожденным скептикам все-таки придется заключить пари по Эттингеру. Как мы помним, Паскаль замечал, что в таких случаях незачем вести подсчеты, ибо выигрыш безмерен. Однако на самом деле в нашей Вселенной нет ничего по-настоящему бесконечного. И человек, склонный к рациональным решениям, все-таки должен рано или поздно произвести вероятностные расчеты. Хотя никто не знает точных цифр, приблизительную оценку все-таки можно дать. Но для этого нужно провести кое-какие изыскания по ряду научных и врачебных проблем.

Любая машина в принципе действительно способна работать неограниченно долго, если вовремя заменять износившиеся или сломанные детали. В 2007 году продали с аукциона самый старый действующий автомобиль в мире. «Маркизу» (паровую коляску, а не авто с двигателем внутреннего сгорания) сконструировала в 1884 году компания De Dion, Bouton et Trépardoux, в то время – крупнейший автопроизводитель планеты. Однако цена, за которую в конце концов продали это чудо техники, – 3 миллиона 200 тысяч долларов, – показывает, насколько редко случается так, что очень старый автомобиль до сих пор находится в рабочем состоянии. Обычно автомобиль делают с таким расчетом, чтобы он прослужил лет десять. Машина старше двадцати пяти лет уже считается старинной. Поддерживать ее в рабочем состоянии дольше этого срока уже неэффективно, если ваша единственная цель – использовать ее как транспортное средство: слишком дорого выпускать запчасти в небольших количествах, чтобы при необходимости ставить их на место изношенных. Если автолюбитель прилагает массу усилий для того, чтобы его четырехколесный любимец вечно оставался на ходу, это делается лишь из эстетических или сентиментальных побуждений.

Разумеется, для того чтобы человек протянул как можно дольше, существуют более веские причины. Иногда тело можно подремонтировать с помощью весьма дорогостоящих запчастей. Пересадка органов стала возможной благодаря лекарственным препаратам, которые подавляют иммунную систему пациента, подвергающегося трансплантации, чтобы эта система не отторгла донорский орган как чужеродный. Куда лучше было бы научиться вообще избавляться от такой иммунной реакции, используя органы, выращенные из клеток, которые генетически идентичны клеткам пациента. Пока это возможно лишь при пересадке органов одного из идентичных близнецов другому. Однако биоинженеры лелеют мечту научиться выращивать человеческие органы in vitro, разводя культуры клеток на искусственно созданном субстрате. Если они добьются успеха, можно будет брать клетки у пациента, выращивать из этих клеток нужный орган и затем пересаживать его в организм больного. Больше не понадобятся доноры органов.

Но при всем оптимизме касательно грядущего прогресса трансплантации органов у таких методов есть принципиальное ограничение: мозг нельзя заменить другим. И речь не идет о технических трудностях пересадки мозга. Я говорю об уникальных чертах личности. Хорошая иллюстрация здесь – история Сонни и Терри.

В 1995 году Сонни Грэм получил в дар сердце Терри Коттла, совершившего самоубийство. События повернулись неожиданным образом: Черил, вдова Коттла, девять лет спустя вышла замуж за Сонни. Однако через четыре года после свадьбы Сонни покончил с собой точно так же, как это сделал Терри, – выстрелив себе в голову. Желтая пресса запестрела броскими заголовками вроде такого: «Два мужчины с одним сердцем сводят счеты с жизнью».

Журналисты и блогеры, конечно, тут же стали фонтанировать самыми дикими предположениями, догадками и вопросами. Может быть, пересаженное сердце содержало в себе воспоминания, благодаря которым Сонни влюбился в Черил? Может быть, именно оно подтолкнуло Сонни к самоубийству, как некогда подтолкнуло Терри? История стала казаться менее таинственной, когда в ходе расследования полиция обнаружила, что Черил выходила замуж пять раз – по слухам, доводя каждого из своих мужей до отчаяния. Получив сердце Терри, Сонни остался собой, черты его личности не изменились. Сомнительно, чтобы пересаженное сердце заставило бедного Сонни полюбить коварную Черил. Более вероятно, что его влекло к Черил просто из-за ее внешней привлекательности. (В конце концов, она ведь как-то ухитрилась заполучить пятерых мужей.)