- Может, и останусь. – Мирославе

ни капельки не хотелось смотреть, как будут бить беспомощного человека. Будь она хоть дважды ведьмой и трижды – дзивкой.

Покрутившись еще немного, Мирослава устроилась на плече у мужа с твердым намерением завтра никуда не пойти. Но уже утром ее решение изменилось.

- Понимаешь, Борута, - со вздохом пыталась объяснить Мирося мужу, - я уже раз убежала с площади. Бабы ваши и так судачат, что «белоручка пущанская», что «неженка». Если я каждый раз в доме прятаться буду, так на всю жизнь неженкой и останусь. Разве такая тебе жена нужна?

В ответ Борута только недоуменно пожал плечами. По его мнению, честь и уважение мужчина должен был добывать себе сам, а не ожидать, что об этом позаботится жена. Но видя, как одобрительно кивает Сколоменд, оставалось только развести руками.

- Ну, если хочешь… Только держитесь обе поближе к тетке Гривде. Она, если что, защитит и в обиду не даст.

Вопреки всем ожиданиям, сам суд оказался коротким и каким-то будничным, что ли.

Бабка Мина еще раз рассказала собравшемуся народу, как долго искала причину болезней Нетты. И как Борута нашел и случайно заделал прореху, через которую в никуда утекала жизненная сила молодицы и ее нерожденных детей.

Как переменился Скирмут в последнее время, рассказать могли многие, поэтому тут выступил Сколоменд, коротко рассказав, как Борута и Нетта нашли приворот. И как корежило Скирмута целый вечер и всю ночь. Сам Скирмут, которого ради такого дела выпустили из погреба и провели через жарко натопленную баню, слушал недоверчиво, то и дело хмурясь.

Свое добавил старейшина Слин, рассказав, как сегодня на рассвете пол приглядом бабки Мины и других старейшин сжег приворот на жертвеннике в святилище. Сами сорочки и швы на них видели многие. Так же, как видели качающуюся по земле Нецку, из котрой костяная игла бабки Мины словно заживо жилы тянула.

Все это рассказывалось так просто, словно обсуждали украденную с соседского поля репку или сведенную со двора овцу. Так же странно, по мнению Мирославы, повели себя и остальные ядзвины. Вместо призывов «сжечь ведьму» или «пороть дзивку», больше всего упреков досталось старейшине Комату.

Он-де и «баб своих распустил», и «с двумя девками не сладил», и допустил, что «девки-перестарки с тоски на каждый сук кидаются»…

- Чего они так с ним? – Тихонько спросила Мирослава у тетки Гривды. – Он же ничего такого не делал.

- Так за то же, что не делал. – Усмехнулась та.  – Вот попадется когда-нибудь Зубрович мой возле чужой юбки, меня точно так же поносить будут. Что не научила, не присмотрела, не надоумила, раз сам дураком уродился.

Да ты не волнуйся, Комату полезно.

Старейшина Комат краснел, бледнел и, в конце концов, начал оправдывать.

- Ну, не силою ж мне ее замуж выдавать. Уперлась: «Не пойду за нелюбимого!». Разве ж я враг своему дитяти?

Его оправдания потонули в дружном женском смехе. Даже мужчины тайком улыбались в усы. По всему селению Комат был известен как поборник старых дедовских порядков. И не одним родителям доставалось от него за озорничающих детей. За то, что не воспитали в детях почтительность, презрев дедовские заветы.

Некоторое время старейшины потратили на наведение порядка, а потом быстро и дружно присудили. С семьи старейшины Команат взыскать виру Нетте за попорченное имущество. Виру взыскать льном с нового урожая, чтобы потом не было разговоров, что что-то Коматовы наговорили на нити или полотно.

Самому же Комату надлежит немедля найти дочерям мужей. И если до конца седьмицы обе панны не будут замужем, то пусть Комат грузит их вместе с приданым на телегу и везет, куда хочет. Хоть на ярмарку - первому встречному в жены, хоть в болото - болотнику в подарок.

Оно, конечно, пороть бы Нецку прилюдно надо, за такое-то свинство. – Почесал макушку один из старейшин, когда Комат, поклонившись, принял суд общины. – Только кто ж ее потом с поротой задницей замуж возьмет?

После того, как разобрались с чаровницей, взялись за Скирмута. Тут тоже не обошлось без насмешек. А как же не посмеяться, когда позарился старый дурак на девицу, что почти в два раза моложе? Да еще и дал себя на поводке водить, как барана глупого.

Отсмеявшись, виру присудили и Скирмуту. За порушенное девство, за позор дочкин, надлежало ему выплатить серебром и каменьями. Это добро пойдет потом в приданое Нецки, чтобы хоть так загладить вину перед будущим мужем.

- Ой, боюсь, если вся Ятвежь серебром скинется. И то - не хватит. – Покачала головой пани Гривда, услышав про «загладить вину». Всякий-то рот не заткнешь, а послезавтра – ярмарка. Бьюсь об заклад. И трех дней не пройдет, как по ядзвинским селам, от Литвы до Руси, байки рассказывать будут. Оно, конечно, грех – не велики и дело молодое. Да только не по-людски у них это вышло.

Отбоявшись и отсмеявшись, ядзвины снова взялись за свое. Не тот урожай, что на полях, а тот, что в закромах. До зимы надо было многое успеть. Вечерами бабы вышивали узорчатые полотенца – дары болотницам. Примут они дары и щедро отдарят людей клюквой и прочей ягодой. Не будут пугать детей и манить их болотными огоньками к бочагам. А уж как лешего в этом году одарили, страшно и сказать. Сколько хотел, сколько и взял. Старые люди шептались, что год грибной и ягодный должен выдаться. Добрый Хозяин добро помнит.

Ятвежь новая, которую изрядно пожгли орденцы во время последнего набега, быстро отстраивалась. Только Борута сник немного, не спеша ставить сруб на готовой каменной пивнице. Мирослава сперва не понимала, с его бы муж так переменился, но вскоре узнала. Дождавшись, когда стихнут основные слухи, в дорогу засобирался Скирмут.

- А чего он, сейчас только? – Спросила Мирослава мужа, когда тот пришел виниться, что не может бросить отца одного на хозяйстве. – Сколько ждал…

- Если бы он сразу уехал, - пояснил Борута хмуро, - то стали бы говорить, что сбежал. А то и вовсе придумали бы, что за Нецкой подался. А так, уехал и уехал.  Сама посуди, каково ему по селу ходить, когда каждый пахолок тебе в спину усмехается?

«Ну и кто ему дурак?» - Подумала Мирослава, но говорить ничего не стала. Боруте и правда причиняла боль вся эта история и сыпать соль на свежую рану не хотелось.

- И куда он теперь?

- К Анкаду. Там сейчас каждый человек на счету. И рыцари рядом, есть на ком злость и обиду сорвать.

- А если не вернется?

- Вернется. Плохо ты, Мирося, Скирмута знаешь. Впрочем, откуда тебе бы его знать. Ты когда сюда перебралась, его уже Нецка морочила. Братишек мой, может, и не самый умный, но самый упрямый – это точно. Он не даст себя убить из одной только вредности.

И сколько веры в брата было в этих словах, что у Мирославы защемило сердце. «Наверное,» - подумала она, - «я точно так же стояла бы за Гжесем, что бы там Зоська про него не говорила». Поэтому, вместо сотен слов, она шагнула вперед, открывая мужу объятия. Уткнувшись носом в полотно Борутиной рубахи, она слушала его дыхание и невольно дышала в ним в такт.