в ответ. — Ты что, забыл, как оно, стоять на бревне! Мне же труднее, пилу-то со всем ее весом вытягиваю я! У меня уж рука отваливается! Пора меняться.

— Нет! Поехали дальше!

— Ты чего? Каждый час меняемся, всегда так!

— А сегодня нет.

— Клянусь всеми девочками Гаваны, у меня уже поясница не разгибается! А уж у тебя-то наверняка болит шея, а глаза красные, как индюшачьи сопли! Не валяй дурака, меняемся!

— Я сказал — нет!

— Помилуй, Пресвятая Дева! Кой бес вселился в моего напарника? — Рауль с наигранным отчаянием вознес взор небесам. А после соскочил с бревна и, направляясь за жарко пылающую печь, крикнул: — Тогда погоди, пойду отолью, а то у меня сейчас пузырь лопнет!

— Ладно, ладно, иди!

Хайме раздосадовался: «Ну, все, что этот олух ни ляпнет, просто срамотища! — И призадумался, чего это ему так неловко перед малышкой. — Должно быть, оттого, что она такая хрупкая и беззащитная», — пришел он к заключению. Вообще-то ему тоже надо бы справить нужду, а делать это, как обычно, в яме в присутствии маленькой девочки не хотелось.

— Обожди меня, — ласково обратился он в тот угол. — Я ненадолго отлучусь. Смотри у меня, не убегай! Я кое-что хочу тебе предложить.

Когда оба пильщика через некоторое время вернулись к своему бревну, Хайме все-таки настоял, что снова будет работать в яме.

— Да ради Бога, полезай, коли охота! Но это я только сегодня такой покладистый. Из-за того, что проштрафился.

Поздним вечером этого наполненного событиями дня Хайме остановился у своей ветхой хижины и крикнул:

— Эй, Франсиска, выходи!

На пороге появилась жена в полном недоумении, чего это ему пришло в голову звать ее на двор. Не случилось ли чего?

Хайме вывел из-за спины и подтолкнул к ней тоненькое, с ног до головы закутанное создание:

— Теперь у нас есть ребенок!

КУЗНЕЦ ХАФИСИС

Я не случайно назвал вас друзьями, потому что не кем иным, как добрыми друзьями, вы стали мне за это время. Никогда в моей жизни не было столько людей, которые так много сделали бы для меня и к которым я прикипел бы всем сердцем.

— За последнюю неделю ураган здорово потрепал все побережье, а, Том, старый дружище?

Том, крепкий лохматый кобель, вильнул хвостом и зевнул во всю пасть.

— Пожалуй, ты прав, не такой уж он был и страшный. Да и не первый, который мы пережили, а?

Пес сел, еще раз зевнул и поднял голову. Его хозяин, жилистый старик, перешагнувший уже на шестой десяток, устремил взор к поломанным, а то и вывороченным с корнями кокосовым пальмам, окаймлявшим побережье. Потом перевел его на море, которое в этот день выглядело спокойным и безобидным, словно никогда и не набрасывалось с ревом на берег. У старика все еще были острое зрение, и здоровые зубы, и необычайно сильные руки. Да и все его тело не являло признаков дряхления, от которого страдали многие в его возрасте. На его безбородом лице, изборожденном глубокими морщинами, особенно примечательными были две вещи: косматые светло-русые брови, в которых, несмотря на возраст, не блестело ни одного седого волоска, и жестко очерченный рот с узкими губами.

Старик наклонился и потрепал пса по холке:

— Ну что, пойдем посмотрим, не откликнулся ли на приглашение кто из наших закованных в панцирь друзей, а, Том, старина?

Пес и хозяин спустились с больших выступающих в море скал, откуда они разглядывали побережье. Там старик в одиночестве зашлепал по воде. Осторожными шагами он приблизился к выступу скалы, где поставил на морском дне изготовленную собственными руками вершу[33].

Нагнувшись, он вынул ее из воды.

— Ага, добрая дюжина толстых крабов! Ну, что скажешь, Том, дружище?

Том в ответ заквохтал.

— Том?

Снова квохтанье, слабое, чуть слышное. Это явно не Том: он не умеет по-петушиному. И звук доносится с той стороны скалы. Старик со своей вершей поспешно вылез из воды, отложил улов и принялся карабкаться через камни.

— Что бы это значило, Том? Беги-ка, посмотри!

Пес вихрем сорвался с места и ловко заскакал по большим валунам. Несколько мгновений, и он скрылся из виду. Старец поспешал за ним, насколько мог. С той стороны скалы раздался громкий лай. Том что-то сообщал. Только вот что? Старик удвоил усилия. Добравшись до верхнего камня, он посмотрел вниз и оцепенел. Там, под его ногами, лежала лодка, скорее не лодка, а то, что от нее осталось. Обломок, побитый бурей, поднятый приливом и с опасным креном выброшенный на скалу. Только обшивка была более или менее целой, хотя борта выглядели так, словно познакомились с зубами акулы. Мачта и руль были обломаны, от первоначального цвета не осталось и следа. Океан надраил ее до сверкающего белизной дерева.

Снова послышалось квохтанье. Слабый голос, долетевший до старика, имел мало общего с бодрым утренним криком петуха, провозглашающим побудку. Том не прекращал лаять на лодку.

— Фу, Том! Хватит, дружище! — скомандовал старик. — Где-то в лодке прячется петух, только и всего. Видно ее прибило ураганом… — И тут у него перехватило дыхание, потому что на корме он увидел торчащие из-под куска парусины человеческие руки и ноги. — Черт побери! Чтоб не видать мне острого клинка, если кто-то из них еще жив!

Но он ошибся.

— Ты первый, который пришел в себя, — обрадовался старик. — Со вчерашнего дня хожу за вами, как наседка за цыплятами. — Он влил белокурому парню, лежавшему перед ним в осоке, несколько капель воды. — Когда я увидел вас в лодке, сначала подумал, что там одни трупы. Уж собрался было идти за лопатой, чтобы хоть похоронить по-христиански. Ну так вот, не пришлось заниматься этим невеселым делом, а, Том, старый дружище?

Старик отставил кружку с водой. Пес завилял хвостом и попытался сунуть в нее морду.

— Фу, Том! Где твои хорошие манеры? — И снова обратился к парню: — Да, ты первый, который пришел в себя.

Он перевел взгляд на остальных бедолаг, которых он так же, как и светловолосого, с большим трудом перетащил из лодки на безопасное место на берегу. Невысокий мужчина с высоким лбом; огненно-рыжий карлик с горбом; мальчишка, которому, поди, еще и двадцати-то нет, и хорошенькая девушка в мужском платье, если эти лохмотья можно было так назвать. Попервости он и не заметил, что это женщина. Она так отощала, что ничем не отличалась от своих собратьев по несчастью. Такие же запавшие воспаленные глаза, такие же растрескавшиеся сухие губы. Лишь то обстоятельство, что у нее не было бороды,