что это по его душу. Заколотил поместье, запасся серебром, говорить с ним нельзя с десяти футов, потому что питается, похоже, только чесноком. Жжет свечи, возносит моления Девятерым, Аканте, Единому и всем древним духам. Но я так думаю — еще пару исчезновений, и местные спалят его поместье сами. Народ тут не любит непонятную дрянь, а когда она случается — живо идет разбираться. Ты, наверное, видал это сегодня в «Семи рыбках».

Нэйш только хмыкнул, задумчиво гоняя по столу таракана длинным пальцем.

— У тебя-то что? Напал на след болотных дев? Мне связываться с Арделл и просить побольше серебра?

Ответный жест Нэйша обозначал, что по местности нарыть ничего особенного не удалось.

— Следов немного, и без знания троп в болотах… По кромке болотистой местности есть кровь и кости мелких животных. С телами вышло сложнее.

— …потому что местные их жгут из опасений — а если встанет и пойдет кусать?

Утвердительный жест.

— Мне удалось увидеть только одно. По характеру укус напоминает следы от челюстей болотной гидры, но вот что странно — из тела выпущена кровь. Гидры обычно обволакивают кольцами и утаскивают в трясину, где поедают жертву полностью.

Да уж, утешительные известия. Я прищёлкнул пальцами.

— А как насчет местных смельчаков, которые якобы смогли сходить на болота, навидались там дев и вернулись целехонькие? Слухи ходят.

— Одного я смог найти — брат местного врача. Обескровлен, без памяти, не помнит даже своего имени. Укусы те же. Ещё один или два чувствовали себя лучше, но пропали этой ночью.

— Открытые окна, крылатые бабы, — ну да, ну да, я с утра этого накушался. — Трое, стало быть? А в слухах вот — не то четыре, не то пять, только имен не называют, но оно и понятно. Родные будут всеми силами скрывать — кому охота, чтобы твоему родственнику отрезали голову и набили чесноком. Если чего кому и скажут — это разве что докт…

Тут я замер и тихо постучал трубкой по столу. Потом поярче раздул огни в жаровне.

— Знаешь, что я тебе скажу? У тебя безупречный вкус. И отличный костюмчик.

Нэйш отнесся к комплименту с обычным «да неужели» на той части лица, которая не скрывалась за маской. На мою ухмылку он смотрел, пожалуй, с подозрением.

Да чего там, если б я мог — я сам на себя бы так посмотрел.

* * *

В очередную таверну я ввалился уже ближе к вечеру — спасибо ещё, что таверн, кабаков, гостиниц и постоялых дворов в этой местности понатыкано гуще, чем храмов в Энкере. Выбирать не стал — завалился в ближайшую, во всём своем неприглядном виде. В каком еще быть виде прикажете, если только что четыре часа шастал по всем притонам и хуторам околицы, выспрашивая, нет ли в них больных? А то, понимаете ли, тут у нас доктор с севера приехал. Да, потому в белом. Нет, не жрец, хотя и немного жрец, видите — рожа какая серьезная. Без бороды — это пока что, потому что прямиком из Академии (на накладную бороду или хоть бакенбарды напарничка уговорить не удалось). Интересуется болезнями редкими-странными-интересными, потому что специалист во всем.

На долю Нэйша я оставил с сосредоточенным видом чертить завитушки в блокноте. Зрелище получилось что-то до того внушительное, что верили даже слишком хорошо. Стоило труда отмазываться от ненужных болячек, типа застарелого ревматизма, мужского бессилия и даже одного шишака на ноге «во какой, как яблоко, нет ну вы гляньте, гляньте!»

Всё-таки удалось к исходу четвертого часа выцепить нужного паренька — того самого, который в компании выпивших смельчаков тоже решил «заглянуть под подол лунной девке».

Заглянул очень даже основательно.

— Она меня позвала, сама позвала, — повторял, улыбаясь отвлеченной, мечтательной улыбкой. — Дала мне лотос и целовала… и звала… такая… светлая… а вы кто?

Это он своей сестре. Сестра стояла в дверном проеме, всхлипывала и просила «никому не говорить, боюсь я, убьют его, не то подумают». И поглядывала на брата со страхом. Потом еще спрашивала: а точно неопасно, если рядом с ним? А кровь-то пить не будет, да?

— Полюбила, — твердил кудрявый паренек, пока Нэйш его осматривал на предмет укусов, — она меня полюбила… лилию дала мне… болотную а… нет, как я пошел туда, я не помню… куда? Ну, к ней же, она же меня полюбила. Но я… я не помню. А вы кто?

Своё имя и возраст девятнадцатилетний Амель помнил. Помнил даже, что у него есть отец и что отец «в рейде». С сестрой временами путался и не узнавал. Последний месяц жизни из памяти как корова языком слизала.

— Я… я не помню… наверное, она просила забыть.

— Внешних повреждений нет, — сказал Нэйш, когда мы вышли из дома. И нехорошо задумался.

— Ага, а зрачок — на весь глаз, и радужка зеленью отдает. Либо они там все вместе откушали грибочков, и ему привиделись эти девы… либо что — его отравили? Болотные испарения, что ли?

За нашей спиной девятнадцатилетний Амель уверял, что «она за мной придет, она полюбила меня, она вот… дала мне болотную лилию».

— Может быть, — бросил Нэйш и куда-то направил стопы, обмолвившись, что нам предстоит «небольшая ночная охота».

Решил, конечно, караулить парнишку, потому что мало ли какая лунная дева явится, чтобы забрать его через окно.

Так что я меланхолично вливал в себя грог и закидывал жареную свинину — заведение попалось слегка пиратское. Предвкушал охоту на ядовитых красавиц-кровопийц с крыльями. Ноги гудели, грызун попискивал в районе печени, день был неприлично насыщенным. Словом, когда появились Джерк и его дружок — я их встретил совсем не с распростертыми объятиями.

— Далли, лапочка, встречка-то каковская!

Куча ласковых словечек, смешной западный говорок и коверканье слов крепились к рыжим бакенбардам, мелкозубой усмешечке, мутно-зеленым глазенкам. Любите-жалуйте — Джерк Лапочка, а раз этот здесь — то поблизости и его дружок-арбалетчик, имя которого точно кто-то проклял — дальше первой буквы я его запомнить не мог.

Мы с ними три-четыре раза делишки проворачивали — я в роли «крысы», они в роли «набить морду-запугать-отобрать-прирезать». А вот, не запомнилось что-то.

— Сорный, Сорный, встречка каковская, — забубнил Джерк, приобнимая меня за плечи. — Нежданка, нежданочка! Сор, дружище, а я-то слышал — ты нынче где-то в Вейгорде. Будто бы зверушек холишь-лелеешь. М-м-м?

И утащил у меня из миски кусок свинины. Мигнул своему бровастому дружку — давай, тащи пиво, сидеть будем!

— Холю-лелею, — сказал я, убирая свою миску подальше от Джерка. — Только вы, ребятки, никому не слова. Я, знаете, завязать