Но Эльгу эта смерть потрясла. Словно судьба таким образом напомнила ей про их договор и наложила незримую печать.

* * *

Отправляя гонцов на Волынь, к князю Людомиру, Благожит не ожидал, что тот пожалует сам. В Хотимирле уже имелся один знатный гость: юный Милокрас, сын луческого князя Унемысла, с тремя старшими родичами по матери. Они прибыли в ответ на приглашение посостязаться за руку Благожитовой дочери, и приглашение пришлось кстати – Унемыслу боги послали семь сыновей. Двое старших уже были женаты, а Милокрас, третий, ровно как в сказании, очень обрадовался возможности сесть на стол тестя.

И Милокрас, и сам Благожит несколько опешили, получив весть, что князь волынский Людомир, Богуславов сын, ждет с дружиной на берегу Горины и просит позволения идти в город. Милокрасовы родичи огорчились: такого соперника их сестричу не одолеть. Даже Благожит встревожился. Он думал взять в зятья отрока, что войдет в семью. Князь, сильнейший среди всех соседей, для этого не годится.

Высадившись, волыняне ждали у лодий, поодаль от пожарища на месте Кокуриной веси – русы сожгли ее, уходя. Одетые в цветные кафтаны, они казались охапкой цветов, что река вынесла на берег после Ярильских гуляний. Хотимиричи во главе со своим князем вышли им навстречу – все в белом как снег. Первыми выступали три седобородых старика с посохами, потом Благожит с вуйным братом Гординой, потом несколько отроков.

У Благожита отлегло от сердца, когда среди спутников Людомира он увидел парня лет восемнадцати-двадцати – это был Жировит, младший сводный брат Людомира.

– Это другое дело! – сказал рядом Гордина. – Жировит-то у них жених. А на волынский стол ему не взмоститься, у Людомира-то своих трое сыновей растут, я слыхал.

Благожит подавил горестный вздох. Будь у него от первой жены трое сыновей, сейчас не созывали бы знатных отроков со всех окрестных земель.

Приближаясь, Благожит посматривал на Жировита с новым чувством, не как при былых встречах. Как о возможном будущем зяте Благожит мог подумывать о нем и раньше, хотя не было большой охоты родниться с Людомиром. Теперь же молодой волынянин мог стать его сыном, и даже мысленно ставить того на место Будима было очень горько. После смерти Будима прошло больше месяца, но Благожит еще не свыкся со своей потерей, а лишь осознал ее во всей глубине и сейчас горевал в душе даже сильнее, чем в первые дни. Родная изба, как и само будущее, казалась зияющее пустой, и возня младших детей не могла ее заполнить.

Однако жизнь не давала времени сокрушаться. Русы ушли ни с чем, но, по всеобщим ожиданиям, могли вернуться уже нынешней зимой.

Когда хотимиричи приблизились, волыняне подвинулись им навстречу. Людомиру, первенцу старого Богуслава, было уже хорошо за тридцать. Это был среднего роста, но весьма плечистый, широкий муж, смуглый, темноволосый – от матери ему досталась угорская кровь, – с резкими чертами лица. Густые широкие брови обнимали сверху глубокие глазные впадины и заходили далеко вниз за внешний край прищуренных темно-карих глаз, что придавало лицу мрачный и грозный вид. Темные усы вливались в небольшую темную бородку, заплетенную в две жестких тонких косички, похожих на торчащие вниз рожки. Следуя угорскому обычаю, он обривал голову, оставляя только надо лбом широкую длинную прядь волос.

Его русоволосый голубоглазый брат, рожденный лет на пятнадцать позже от жены-славянки, лицом был куда приятнее, но, подражая старшему брату, носил такую же угорскую прическу и усы. Все черты внешности у них были совершенно разные, лишь рост одинаковый, а выражением лиц они как бы дополняли друг друга: старший олицетворял повелительную мощь, а младший – гордость близостью к этой мощи. Они носили угорские кафтаны, только у младшего он был просто серым, лишь с шелковым тканцем на груди, а у старшего – ярко-зеленого цвета и с узорной шелковой отделкой. В каждом движении Людомира сказывалась привычная властность. Один из самых могучих и влиятельных князей славянских на правом берегу Днепра и до самой Моравы, казалось, он становился хозяином любого клочка земли, куда ступала его нога.

Два князя встретились на берегу перед лодьями, поздоровались, обнялись. Оба вели свой род от древнего Дулеба, Даждьбожьего сына, их прадеды уже роднились между собой, но сейчас их связывало родство восьмой степени, позволявшее заключать новые браки.

– Слышал, горе великое тебя постигло, – стараясь смягчить для такого случая свою резкую, самоуверенную повадку, сказал Людомир. Голос у него был под стать наружности: низкий, хрипловатый и твердый, как железо. – Крепись, брат: коли судьба добра, то пошлют боги и утешение. Я тебе привез дар некий – потери не возместит, но на сердце легче станет.

– Уж чем тут утешишь… но тебе, брат, на добром слове благодарствую, – вздохнул Благожит.

Он думал, что под своим «даром» Людомир разумеет Жировита. Тот поклонился, но скромно держался в стороне, лишь подкручивал тонкий русый ус и легонько улыбался с тайным самодовольством. А Людомир, как вскоре разглядел Благожит, был непривычно для такого сурового человека весел. В темных его глазах под густыми бровями блестели радостные искры, будто он предвкушает несомненный успех.

С собой Людомир привез немалую дружину – своих родичей и волынских бояр. Среди его спутников было человек десять незнакомых Благожиту: одетые в белые свиты, как и хотимиричи, они держались словно родичи, хотя друг на друга ничуть не походили.

– Это мужи деревские, други наши, – сказал ему Людомир. – Те, что под рукой русов жить не пожелали. Вот боярин Коловей, Любоведов сын, этот отрок – Далемир, Величара сын, воеводы деревского. Зиму они у Етона в Плеснеске провели, весной ко мне пожаловали. Ты привечай их, брат, они люди отважные и верные, себя не в речах показали, а в деле. Враг у вас общий. У тебя русы сына погубили, у них – у кого отцов, у кого братьев, у кого и сыновей.

Гостей повели в Хотимирль, но путь вышел долгим. Они желали увидеть все места, где недавно происходили схватки с русами: место первой засеки, мост через ручей, брод. У брода постояли, поднесли дары водяницам и бродницам. Немало песен поется о молодцах, что гибнут, не одолев брода. Хотимиричи рассказывали о схватках, спорили – все запомнили по-своему. Обещали показать оружие, доспехи, пояса, снятые с мертвых русинов.

– Посмотрим! – кивал Людомир. – Да и мы вам дары привезли, уж верно не хуже тех…

В городце гостей встречала Карислава с другими женами. Одетая в глубокую «печаль» по сестричу-пасынку, она, однако, уже настолько оправилась от горя, что красота ее вновь сияла молодой свежестью. Увидев ее, Людомир приосанился и стал подкручивать ус. Тайком соединял хозяина и его жену насмешливым взглядом, будто говоря: тебе ли, плесняк, владеть такой лебедью? Княгиня поднесла гостю медовую чашу и пригласила в обчину, где волынянам предстояло жить. Они попросили время на баню и отдых, а хозяева принялись готовить угощение к вечеру.

В другой обчине уже жил луческий княжий сын Милокрас – он тоже вышел поклониться Людомиру и поздороваться с Жировитом. Двое отроков виделись и раньше, но теперь обменялись насмешливо-вызывающими взглядами. Им предстояло побороться за то, чтобы все, что они сейчас видели вокруг, назвать своим. В самоуверенной, победительной повадке Жировита сквозила убежденность, что верх будет за ним. Милокрас – очень высокий и худой, как щепка, с продолговатым высоколобым лицом, – с трудом скрывал беспокойство.