Тем временем духи Шанель по-прежнему продавались на рю Камбон благодаря Французскому обществу, но самый большой объем продаж приходился на Соединенные Штаты при посредничестве американского филиала. Братьям Вертхаймер удалось наладить производство духов на месте, закупив в Грасе и его окрестностях весь запас жасминовой субстанции и сумев переправить ее за океан. Кроме того, они вложили в рекламу огромные суммы, не сопоставимые с теми, на которые раскошеливались их конкуренты. И эти усилия были вознаграждены сверх всяких ожиданий…

В тягостный период бездействия, начавшийся в 1939 году, Габриель посвятила отрезок времени напряженной тяжбе с Обществом производителей духов. Но в ней бурлила такая жажда деятельности, что начиная с 1943 года она ввязалась в битву совсем иного масштаба – в битву, которая, если бы была выиграна, возможно, изменила бы ход истории.

Известно, что уже в Первую мировую войну, а именно в 1917 году, между противниками имели место секретные переговоры в попытке поставить предел военному кошмару, который день ото дня становился все кровавее. Во время Второй мировой войны те же причины вызвали идентичные последствия. Трудно было вообразить, что перед лицом расширявшегося ужаса в обеих странах не нашлось бы никого, кто мечтал бы остановить кровавую мясорубку. Не будем вдаваться в подробности всех тайных переговоров, которые велись в ту эпоху, – достаточно вспомнить авантюру Рудольфа Гесса, одного из приближенных Гитлера. В 1941 году Гесс, завладев «Мессершмиттом», бежал из Германии и приземлился в Шотландии. Ему хотелось встретиться с Черчиллем и предложить основы перемирия.[60] Известно, что и заговор против Гитлера 20 июля 1944 года не имел иных целей…

Но кто поверил бы, что в истории всех этих попыток нужно зарезервировать место и для Коко Шанель? В этом убедился в 1971 году адвокат Габриель Рене де Шамбрен, получив письмо от Теодора Момма, который, как и Шамбрен, стал адвокатом международного класса. Как мы помним, Теодор Момм был другом Ганса фон Динклаге и помог выйти на свободу племяннику Коко Андре Палассу. В своем письме Момм поведал Шамбрену о том, что Габриель, будучи одержима мечтой положить конец войне, в ноябре 1943 года хотела встретиться со своим другом Уинстоном Черчиллем, чтобы попытаться убедить его согласиться с принципами секретных англо-германских переговоров. В самом деле, в Великобритании существовала весьма значительная группа населения, не питавшая вражды к такому варианту; в нее входили такие политические деятели, как лорд Рансиман, некоторые аристократы, включая близкого друга Черчилля – знакомого нам герцога Вестминстерского, и родного брата Георга VI – герцога Виндзорского, бывшего Георга VIII. И это не считая многочисленных англичан, считавших германскую опасность чем-то удаленным от них и потому решивших, что настал момент положить конец кровавой бойне. К ним присоединялись те, кто опасался захвата Европы Сталиным. В самой Франции, познавшей ужасы войны не понаслышке, испытавшей на собственной шкуре все тяготы оккупации, массовые депортации евреев и участников Сопротивления, в стране, где с 1940 года полтора миллиона пленных по-прежнему находились за колючей проволокой, где английские бомбардировки наносили ущерб и мирному населению, задумались о сепаратном мире, который положил бы конец всем этим бедствиям. Конечно, Гитлера еще надо склонить к этому, но ведь ему со Сталиным хватит забот! Пусть эти два диктатора грызутся между собою и одновременно ослабеют – демократы только выиграют от этого. Кстати, разве Сталин, подписав с Гитлером пакт в августе 1939 года, не позволил ему развязать войну? И разве не он после взятия Парижа войсками вермахта в 1940 году послал своему союзнику по пакту телеграмму с поздравлением? То-то!

Но если даже Гитлер ставит на карту всё и полон решимости воевать до конца, то вокруг него так настроены далеко не все. Все большее число немцев отдавало себе отчет в том, что проигрыш войны вполне вероятен и что власть фюрера будет сметена все тем же взмахом метлы. Не лучше ли начать мирные переговоры, не дожидаясь, пока в результате безумного упрямства засидевшегося на престоле диктатора от страны не останется камня на камне? Ведь кровь гражданского населения льется так же без меры, как и кровь воюющих солдат…

Когда Габриель изложила свой проект Теодору Момму, он потерял дар речи. Но она говорила с таким энтузиазмом и убеждением, что он и сам начал задумываться о возможности компромиссного мира в будущем. В конце концов Габриель, пожалуй, сумеет убедить Уинстона Черчилля, что его идея требовать безоговорочной капитуляции, сформулированная в январе 1943 года в ходе конференции в Анфе, в которой участвовал и Рузвельт, решительно не самая лучшая и ее претворение в жизнь повлечет за собою бесчисленные смерти. Не говоря уже об унизительном положении, в которое попадает целый народ, – ведь в результате он лет через двадцать развяжет и третью мировую войну! Неужели позабылись последствия Версальского договора?

Теодор Момм не мог не восхититься своей собеседницей, ее пылом и силой убеждения. Тридцать лет спустя в своем письме к Шамбрену он пишет, ничуть не колеблясь: «Должно быть, в ее жилах течет немного крови Жанны д'Арк», намекая на мужество и одинокий подвиг Орлеанской девы во имя короля Франции.

Нужно ли объяснять, как убежден был бравый наездник в полезности прожекта Коко, если он, взяв свою походную трость, отправился в немецкую столицу, намереваясь заинтересовать высших сановников рейха в его реализации? Шанель было ведомо, что в ноябре 1943 года путь Уинстона Черчилля лежал через Мадрид, и, если бы немецкие власти разрешили ей поехать туда, она могла бы встретиться с ним, например в посольстве Великобритании. Кстати, она прекрасно знала самого посла, сэра Сэмюэля Хоуара, друга герцога Вестминстерского.

В Берлине Теодор Момм, рассчитывавший сперва убедить высокопоставленного чиновника с Вильгельмштрассе, где находилось Министерство иностранных дел рейха, наткнулся на отказ. В дипломатической среде держали себя очень осторожно – кому охота быть обвиненным в предательстве и отправляться в гестапо…

Конечно, он мог бы обратиться к людям абвера, но сейчас же отверг эту идею. Для него не было секретом, что фюрер видел в службе генерала Канариса гнездо заговорщиков. Сам же Канарис, замешанный в заговоре Штауффенберга 20 июля 1944 года, будет схвачен и казнен.

Теодору Момму оставалось одно – поделиться своими идеями с ведомством, управлявшимся человеком, который был протеже Гиммлера и при этом пользовался доверием Гитлера. Это был не кто иной, как Вальтер Шелленберг. Несмотря на свою молодость – а было ему всего тридцать три года, – он руководил Шестым управлением, контролировавшим службу внешней разведки. Сам шеф СС Гиммлер порою подумывал о поражении Германии и исчезновении фюрера. Он не исключал возможности если не сделаться его преемником, то, во всяком случае, сыграть в этот момент важную роль. В этой перспективе передача союзникам свидетельства доброй воли без ведома Гитлера казалось ему весьма интересной. В конце концов, Черчилля можно было бы соблазнить идеей компромиссного мира, который избавил бы его соотечественников от пролития крови и слез, – что он как раз и пообещал сделать в своей знаменитой речи в июне 1940 года, равно как и от высадки десанта на материк – дела столь рискованного и гибельного. Гиммлер дал карт-бланш Шелленбергу, но так, чтобы самому не быть замешенным. Против ожидания Момма, Шелленберг счел его предложение интересным, и была достигнута договоренность об операции «Модельхут» – «Модная шляпа», с намеком на первую профессию Коко. Впрочем, «операция» – слишком громко сказано: речь шла всего-навсего о том, чтобы разрешить Габриель поездку в Испанию с пропуском, действительным в течение каких-нибудь нескольких дней… Но дело несколько осложнилось тем, что Коко непременно захотелось, чтобы ее сопровождала Вера Бейт. Свое требование новоявленная миротворица объяснила просто: Вера в силу своего чистейшего английского благородного происхождения гораздо ближе к Черчиллю, нежели она сама. Если потребуется, она придет на выручку Коко в попытке убедить премьер-министра. Но ведь еще требуется узнать, где она теперь находится. Несколько лет назад она развелась, затем вышла замуж вторым браком за итальянца – майора Ломбарди, чемпиона по конному спорту – и жила в Риме. Несмотря на письменное приглашение Коко, Вера наотрез отказалась приехать в Париж, мотивируя это тем, что ей не хотелось разлучаться со своим нежно любимым супругом, который к тому же под подозрением у немцев и потому прячется невдалеке от нее – она одна ведает где. Не хочет по-хорошему? Значит, придется уговаривать… Исполнитель поручения явно переусердствовал и заключил Веру в тюрьму… с уголовницами и девицами известного поведения. Затем ее все же повезли во Францию, оказывая лестные знаки внимания в надежде, что она позабудет те злосчастные пятнадцать суток, проведенных в каталажке. Но в продолжение всего принудительного путешествия она умирала со страху – куда везут и для чего? Неужели и вправду в Париж? Наконец, оказавшись в «Ритце», она облегченно вздохнула, увидев Коко. Последняя, полагая, что момент для введения ее в курс дела еще не настал, повезла ее в Мадрид под тем предлогом, что она хочет открыть там Дом моделей и ей нужна ее помощь. Но когда спутницы достигли испанской столицы, поведение Коко показалось Вере очень странным, и той в конце концов пришлось рассказать подруге всю правду. Но увы, Габриель не довелось свидеться с Черчиллем – пришлось довольствоваться встречей с послом Великобритании сэром Сэмюэлем Хоуаром, которому она в отчаянии вручила послание для передачи премьер-министру. Но отныне она знала, что коль не смогла напрямую встретиться с Черчиллем, то ее миссия провалилась. Что же произошло? Черчилль действительно находился в это время в Мадриде, но был настолько серьезно болен, что его личный врач, доктор Моран, заранее записав его в покойники, запретил ему любые встречи, даже краткие. Ну а будь Черчилль в добром здравии, убедили бы его аргументы Шанель? Пожалуй, стоит усомниться в этом. Старый лев зациклился на идее безоговорочной капитуляции противника, и никто и ничто не могло бы заставить его уступить.