Внешний облик религиозных наслаждений представляет замечательные образы, увековеченные величайшими художниками в образцовых произведениях живописи, ваяния и мозаики. Картины и статуи, так же как и книги, передают чувства и мысли минувших поколений. Самые прекрасные художественные образы религиозных наслаждений представляют экстаз человека, стремящегося к небесам, священный восторг, вырывающийся наружу во время жаркой молитвы, и слезы надежды и радости, текущие из глаз его. Вздохи, трепет, голос, прерывающийся от волнения, и сдержанные, хотя и выразительные движения составляют главнейшие элементы этих художественных образов. Когда религиозное наслаждение является результатом избавления от сильной горести, оно представляет собой прекраснейшее выражение полного удовлетворения и самой животрепещущей радости; заменяя скрывшуюся печаль, чувство это, как целебный бальзам, изглаживает все следы сердечной невзгоды.

В жизни отдельных индивидуумов религия имеет различное значение. Для некоторых она почти вовсе не существует, для других же является одним из последних вопросов жизни, последним запасным ресурсом, к которому прибегают лишь после того, как все источники легких земных наслаждений уже исчерпаны. Несмотря на это, религия, величаво-великодушная к человечеству, всегда прощает людей, ее забывающих, и не упрекает в низости тех, кто, пренебрегая ей в долгие годы счастья, в дни горести снова прибегает к ней за заступничеством и поддержкой. Она всегда готова с состраданием прижать к своей питающей груди как невинного, так и виновного. Несмотря на это, неистощимые сокровища религиозных наслаждений вполне изведаны только немногими избранными. Для них религия является неразлучным спутником всей жизни и, проводя целые дни у ее ног, они имеют достаточно времени, чтобы насладиться видом каждой драгоценности, украшающей ее великолепный царственный наряд. Эти истинные сыны Божии сохраняют среди горестей безмятежное спокойствие, среди же радостей не предаются безумному ликованию; с доверием смотрят они на будущее, чувствуя себя в безопасности под охраной всеблагого промысла.

Религиозное чувство в своей первоначальной чистоте столь возвышенно и благородно, что само не может вызывать болезненных наслаждений; соединяясь же с чуждыми ему элементами, чувство это порождает иногда и удовольствия, имеющие патологический характер. Приведем здесь несколько примеров такого рода наслаждений.

Человек, находящийся в церкви и обращающий более внимания на благолепие, чем на самую молитву, несомненно, грешит. Священник, произносящий слова Евангелия и сосредоточивающий свое внимание не на величии идеи, в них заключенной, а на красноречии самих выражений и на том эффекте, который производит в церкви его изящная дикция, испытывает наслаждение болезненного характера. Виновен также и тот, кто, нарушая обязанности к семейству или обществу, украшает храм Божий роскошью, не отвечающей духу христианского учения. Ханжа, думающий только о земной жизни и в своих молитвах поминающих лишь самого себя, совершает важный проступок против духа христианского учения, так как для него сама религия является как бы апофеозом эгоизма. Почти то же самое нужно сказать и об индийском факире, приносящем себя в жертву своему богу, так как наслаждение, им испытываемое, безусловно, болезненно.

Глава XXVI. О любви к борьбе

Основной материал нравственного фонда, присущего каждому человеку, сплетен из столь неисчислимого количества фибр и узлов, что решительно невозможно определить, состоит ли узел, взятый для анализа, из перепутавшихся между собой извилин одного и того же фибра или же он составляет произведение многих весьма различных элементов. Искусная и терпеливая рука напрасно трудилась бы над неблагодарным трудом, и весьма часто анатом, расположившись уже отдыхать, догадывается внезапно, что вместо анализа и по деления им произведены лишь простые разрывы и разрушения. Здесь невозможно бывает применение какого бы то ни было метода или избрание какого-либо определенного пути, и часто усмотренная через микроскоп точка оказывается при дальнейшем исследовании стечением сотен самых разнородных линий. Так бывает, например, с философом, когда он усиливается изучить силу, влекущую человека к борьбе; он недоумевает сначала о том, состоит ли она лишь из момента действий иных способностей или составляет сама по себе первичную силу, имеющую в себе самой причину возникновения. Но так как при выполнении предпринятого мной дела мне вовсе нет надобности выслеживать ход естественных линий, поделивших между собой области ума и сердца, и так как мне предстоит здесь лишь описание разновидностей человеческих наслаждений, то решаюсь считать здесь любовь к борьбе первичной силой, снабженной природой собственными от жизни требованиями, и потому владеющей собственным циклом наслаждений.

Человек способен бороться со всевозможными силами, действуя мускулами в борьбе против мускулов – чувствами противодействуя чувствам, идеей сражаясь с идеей других. В его власти объявить борьбу и природе, и человеку, и самому себе, и, вырвав у врага пальму победы, насладиться одной из интенсивнейших радостей человечества. Борьба чувств и мысли составляет феномен, происходящий в области чисто интеллектуальной, и потому наслаждения, из него проистекающие, должны быть изучаемы как результаты напряжения воли человеческой.

С первого взгляда эти слова могут показаться парадоксом или пустой игрой слов, и потому признаю необходимым выяснить справедливость их значения.

Одно упражнение мускулов порождает иногда в человеке наслаждение в силу победы над препятствием. Но наслаждение это происходит всецело из чувства осязания, внутренние же чувства человека не получают при этом ни малейшей отрады. Во множестве других случаев потребность борьбы возникает в нас самовольно, и мускулы тогда бывают только орудием внутренней деятельности; наслаждения при этом принадлежат всецело к циклу нравственных утех, т. е. они проистекают из силы, входящей в области внутренних аффектов.

Случается, что мускулы, утомленные излишним напряжением, доносят об ощущаемой в них боли, но охота к борьбе не усмиряется, и мы продолжаем бороться с яростью и наслаждением. Болезненно поражено бывает в нас чувство осязания, но чувство испытывает наслаждение, превышающее в эту минуту силу временного страдания.

Любовь к борьбе развивается в нас по большей части не иначе как под напором внутреннего чувства, вызвавшего его к жизни. Миролюбивейший из людей дает сначала посильный отпор, но затем он начинает уже бороться с полной яростью, находя в себе самом непознанную им дотоле силу. Если любовь к жизни и к собственности бывает серьёзно задета нападением врага, то сила происходящего от того страдания преодолевает небольшое удовольствие удачной борьбы, и последнее уже не ощущается; уверенность же в победе и пламя возбужденного мужества могут заместить болезненное чувство величия наслаждения и обратить борьбу в наслаждение. Пример тому можно видеть в шуточной борьбе двух друзей, напрягающих все силы, чтобы повалить один другого. Удовлетворение мускульного чувства, а вместе с тем и самолюбия способны увеличивать, при этом наслаждение, но интимная характерная черта подобных наслаждений состоит всецело в удовлетворенном чувстве любви к борьбе.

Если подобные наслаждения почти не встречаются в жизни иначе, как при содействии им иных чувств и специального чувства удовлетворенного самолюбия, то они, тем не менее, внедрены в человеческий организм. Кто не хочет признавать в людях присутствия подобного двигателя, тот пусть допросит собственное сознание и дознается сам, не бывали ли с ним минуты, когда он ощущал непреодолимую потребность бороться, побороть препятствия, ощущать около собственного тела присутствие двух сжимающихся рук, и силой освобождаясь от их натиска, потребность и поразить кого-либо, и почувствовать, в свой черед, на себе самом чьи-либо мощные удары.