но в какой-то момент демистификация произошла, после чего началось развитие автономной, имманентной экономики, собственно капитализма.

Однако этот прозрачный и ясный капитализм тут же породил своих критиков, достаточно могущественных критиков, упрекавших его как раз за чистоту «чистогана», за то, что деньги решают все, а погоня за прибылью является единственным действенным стимулом. Но как уже отмечалось, все попытки ограничить всесилие денег провалились. Ибо похоже, что могильщиком этого капиталистического принципа станет не отказ от денег, а резкое усиление их роли, но при этом очищение эмиссии денег от мистического тумана. И если реформация Мамоны состоится, то нынешний критерий чистоты покажется чрезвычайно замутненным, с причудливой локализацией эмиссионных центров, с бесчисленными оговорками типа «Не в деньгах счастье»[107].

Новая, уже высветившаяся на горизонте редукция-реформация должна убрать все оговорки и действительно очистить «чистоган». То есть сделать максимально прозрачной калькуляцию благодарности, помощи – как скорой помощи, так и долгосрочной, – произвести денежную номинацию затрачиваемых усилий независимо от места их приложения. Рубикон эмиссии, скорее всего, пройдет по линии, отделяющей «благие намерения» от «добрых дел», а золотое содержание будет заменено честной усталостью. Ясно, что обретение новейшего первоначала потребует переписать всеобщую историю денег и окончательно дистанцироваться от наивного диаматовского тезиса о том, что развитие происходит от простого к сложному, ибо таков лишь частный случай отдельных веточек в кусте хронопоэзиса, случай, который, возможно, даже не заслуживает имени развития, ему больше подошло бы что-нибудь вроде «прогрессивного ветвления». Что же касается такого хронопоэзиса, как человеческая история, то тут суставы времени отличаются чрезвычайной гибкостью, на что, увы, не обратил внимание Деррида в своей известной работе «Призраки Маркса», сосредоточившись на случаях «вывиха» этих самых суставов. Между тем в истории сплошь и рядом встречаются удивительные петли развития, среди них и те, когда происходит обретение первоначала в результате вторичного упрощения. Зачастую они определяют мейнстрим истории и достойны особого имени – например, ретропричинение – и особого рассмотрения наряду с гегелевским Aufheben. Петля времени, в результате которой собственное основание впервые обнаруживается, разворачивается далее как стремительное перепричинение событий в пользу обретенного наконец основания, первоначала. В этом процессе непременно возникает и какой-нибудь едва заметный, затерявшийся периферийный элемент. Теперь можно смело констатировать, что и он затерялся не навсегда, когда-нибудь, возможно, он будет назван, опознан и привлечен в ходе ретропричинения в качестве первоначала для чего-то иного.

Теперь вновь следует отметить, что первоначала после того, как они опознаны и извлечены из связок, становятся свободными радикалами, то есть обретают способность образовывать новые связи по отношению к континууму или способность конституировать новый континуум. Пример с освободившимся «чистоганом» подходит и здесь: акт элементарного производства и соответствующих обменов образовал континуум сберегающей экономики с имманентными каузальными связями типа «спрос – предложение» или «инвестиция – реклама». Сюда же деньги вошли в качестве катализатора и универсального топлива. Но одновременно замкнулась трансцендентная связь с благодатью, резонансно усилившая производительность труда и обеспечившая тогдашний триумф сберегающей экономики. Отметим, что другие связи, не столь хорошо отслеженные, напротив, порождая различные фетишизмы, препятствовали общей производительности (например, гипербережливость).

Сейчас нас, конечно, интересуют характеристики и параметры новых свободных радикалов, тех экзистенциальных первофеноменов, которые образовались в результате грандиозного расщепления, произведенного в реакторе постиндустриальной цивилизации. Выводы тут пока будут преждевременны, поскольку образовавшиеся частицы-радикалы, они же первофеномены, еще очень неустойчивы, склонны к распаду и мы знаем далеко не все из них. И все же присмотримся к тем активным началам, которые выявлены и пригодны для имманентных и трансцендентных сцеплений. Вот сводный список:

– открытая валюта («кларенсы» – «дистинкты»), эмитируемая во имя капитализации добрых дел и помощи другому;

– этика без преодоления сопротивления бессознательного, без непременной репрессии императивов по отношению к чувственности и вообще к текущей жизни;

– эстетика без ауры (Беньямин), без какой-либо сопричастности сакральной миссии художника;

– признанность без пьедесталов и подиумов, определяемая на обозримой электронной плоскости суммированием просмотров и лайков (на сегодняшний день).

Перед нами, разумеется, далеко не все свободные радикалы нового антропогенеза и социогенеза, но ясно, что они имеют подходящую и активную встречную валентность, что ведет к беспорядочному синтезу летучих соединений, ни одно из которых еще не прошло проверку на устойчивость. При этом рассмотреть некоторые из них вполне уместно, ведь уже сейчас просматриваются мерцающие возможные миры, составляющие в совокупности облако трансгуманизма. Облако это постепенно опускается и проникает в повседневность, в устойчивые монады слишком человеческого. Произойдет ли полное замещение условий человеческого существования (human conditions), это можно будет заметить лишь с некоторой исторической дистанции, однако некоторые сцепления, напротив, доступны для наблюдения только сейчас, их инкорпорация и последующая банализация устранят такую возможность. В этом отношении Латур прав: актанты можно разглядеть, а акторов «разговорить» только в начальной стадии. В регулярностях простого воспроизводства они молчат.

11

Итак, рассмотрим намечаемый вариант соединения (взаимного замыкания разомкнутых в трансцендентное возможностей), в котором некоторые смычки и стыки уже произошли. Начнем описание с этики без императивов и предрассудков, которая оказалась по факту представленной в виде случайного набора надерганных лозунгов, в основном из морального кодекса нигилистов – комиссаров – активистов последних полутора столетий. Здесь немало заимствований из идеи пролетарского интернационализма, но кое-что перешло из других «больших одержимостей» и, конечно же, из современных утопий – из экологического неоязычества и утопического трансгуманизма, над которым так долго и, как выяснилось, довольно успешно работал Голливуд.

Дело, однако, не в содержании. Истины пролетарского интернационализма, например, как минимум столетней давности, и можно вспомнить, как долго и тщетно пытались внедрить их в сознание советского человека. Они уже и тогда казались какими-то противоестественными, с тех пор их противоестественность только возросла. Но одновременно в ходе свершившегося упрощения радикально снизилось сопротивление внедрению, что как раз и означает утрату этикой ее императивного характера и, если угодно, прогресс в одомашнивании этой территориальности. Отметим сразу, что уязвимым моментом здесь оказывается случайность и рассыпчатость этических максим.

Итак, перед нами носители непосредственной нравственности, и это можно было бы рассматривать как великое преображение, если бы им было что превозмогать в процессе своего морального очищения. Однако пещеры индивидуального бессознательного к этому времени были уже замурованы, а пропасти коллективного бессознательного засыпаны. Тем не менее образовавшийся на поверхности активный элемент ищет и без труда находит свою пару, например эстетическую монаду простого удовольствия без ауры. Господствующие эстетические предпочтения характеризуются такой же незамысловатостью, некоторые избранные настройки, определяющие суждения вкуса в полномасштабной, нередуцированной эстетике, такие, например, как «Это хуже, чем ложь, это плохо написано» (О. Уайльд), просто не считываются больше как компоненты возможной эстетической реакции. Другое дело