Было установлено, что Ким, участвуя с 1932 г. в технических операциях по выемкам документов из сейфов японского военного атташата в Москве, проводил их по предварительной договоренности с японцами и таким образом снабжал органы ОГПУ — НКВД дезинформационными материалами. Ким, по национальности японец, был сыном бывшего японского посла в царской России. Он скрывал это, выдавая себя за корейца…»[333]

Далее Ежов излагал «биографию пойманного шпиона». В соответствии с ней настоящее имя Романа Кима — Мотоно Кинго. Ким был внебрачным сыном японского посла Мотоно Итиро, служившего послом Японии в Санкт-Петербурге в годы Первой мировой войны и ставшего потом министром иностранных дел. Образование Ким получал в «японском императорском лицее», куда принимались только дети дворян и куда Киму, то есть, конечно, Мотоно Кинго, удалось поступить благодаря влиянию своего отца-аристократа. В лицее он значился как Саори Кинго (Саори — это мать мальчика). Ким рассказал следователю красочную историю учебы в лицее. Поведал, что по окончании должен был сдавать экзамены на дипломата и ему, как выпускнику престижной школы, разрешалось сдавать их по сокращенным требованиям. Вместо этого в 1917 году Саори Кинго выехал во Владивосток, где в 1917 году поступил, а в 1923-м окончил Дальневосточный университет. Тогда же консул Ватанабэ привлек его для разведывательной работы.

Эта часть биографии заметно схожа с подлинной или, скажем так, с той, что известна нам. Отличия очевидны: появление отца-министра, мать — Саори и, конечно, «знак борьбы» — за Японию («минус») или против Японии («плюс»). (По сей день жива версия о том, что Ким был Мотоно и, соответственно, являлся японским шпионом, а не советским разведчиком.)

Пока очки были целы и Роман Николаевич ждал допросов, он читал. Арестованным разрешалось пользоваться тюремной библиотекой, и хотя выбор был невелик, нашлась даже книга по специальности: сборник документов «Международные отношения в эпоху империализма», издания НКИД[334]. Одним из главных событий в излагаемой истории российско-японских отношений на тот момент числилось подписание пакта Мотоно — Сазонова, названного так по именам завизировавших его министров иностранных дел Российской и Японской империй соответственно. Краткую биографию исторического персонажа — уже умершего к тому времени — и изложил следователю почти не надеявшийся на спасение Роман Ким. Имя матери — Саори Роман Николаевич извлек со дна портфеля в буквальном смысле этого слова. Того самого портфеля, на кожаном днище которого он прочертил в 1936 году свой новый псевдоним (но так и не успел им воспользоваться): Ким Саори — Ким из Сеула, Ким Сеульский. Дело в том, что сотрудникам НКВД запрещалось выступать в прессе на политико-экономические темы под собственными именами, а Роман Николаевич хотел писать, вот и придумал себе очередной псевдоним[335]. Из-за внезапного ареста узнали его только следователь и оперативники, производившие обыск. Теперь вместе с вывернутым наизнанку портфелем (в следственное дело вшита длинная полоса фотоснимка днища со слабочитаемым «автографом») псевдоним мог вывернуть наизнанку и судьбу Кима. В ниндзюцу этот прием так и называется: фукурокаэси — «вывернутый наизнанку мешок», ложь, скрывающая правду. Надежда слабая, но портфель мог стать еще одной соломинкой для обреченного на смерть арестанта, подтверждением правдивости его легенды.

«Бред! Такого не может быть, ведь это совершенно очевидная глупость!» — скажет любой нормальный человек и… будет не прав. В Советском Союзе 1930-х годов, при том уровне образования следователей и оперативных работников, страха перед всем иностранным, раболепия перед сильными мира сего — будь они даже иноземные князья и министры — это было возможно. И не только пример Кима это доказывает. Годом позже, 16 июня 1938 года, органами госбезопасности был арестован замначальника НКВД, начальник Рабоче-крестьянской милиции Казахской ССР Михаил Павлович Шрейдер. После девяти месяцев (!) допросов, побоев, пыток Шрейдер тоже понял, что больше не выдержит, и применил ту же тактику, что и Роман Ким. На очередном допросе Шрейдер, которого обвиняли в работе на польскую, немецкую и японскую разведки, а также в убийстве Кирова, «во всём признался», а заодно сообщил, что: 1) будучи в командировке в Эфиопии (!), вступил в интимную связь с дочерью туземного царька Менелика II, которая завербовала его для работы еще и на британскую разведку; 2) является к тому же французским и турецким шпионом, а также участником целого ряда троцкистско-бухаринско-фашистских заговоров; 3) на самом деле он — незаконнорожденный сын императора Маньчжурии Генри Пу И; 4) в его заговорщицкую группу входят некоторые сотрудники НКВД, которые его же допрашивали и пытали. В результате следствие запуталось и застопорилось, вместе с откровенно абсурдными признаниями пришлось проверять и другие «откровения», которые оказались такими же вымышленными. Вместо расстрела Шрейдер получил десять лет лагерей, а в 1942 году, когда шли самые тяжелые бои под Сталинградом и на счету был каждый штык, его отправили на фронт, и он успешно провоевал до конца войны офицером Красной армии. Умер Шрейдер в 1978 году, оставив очень интересные воспоминания[336]. Так что логика действий Романа Кима, хотя и была крайне неожиданной и необычной, свидетельствовала вовсе не о его помутившемся рассудке. Это было решение, порожденное необыкновенным обострением разума в экстремальной ситуации, возникшее на пределе человеческих возможностей. Конечно, как позже и в случае с Шрейдером, сыграли свою роль и профессиональное понимание схемы работы следственной машины, и верная оценка ее интеллектуального и бюрократического уровней. Но только отточенный разум, способный на нестандартные умозаключения, смог найти такое необычное решение, когда казалось, никакого другого финала, кроме как «в расход», и быть не могло. Поневоле возникает ассоциация с хитроумными комбинациями ниндзя. Что ж, как мы помним, в определениях Романа Николаевича он и был самым настоящим синоби — вне зависимости от национальности. Правда, тогда придется признать, что ниндзя был и Михаил Шрейдер, настоящее имя которого — Израиль Менделевич Шрейдерис. А почему нет?

Ким был убедителен в изложении своей версии. Согласно ей, Роман являлся моральным должником Ватанабэ за помощь в устройстве его на учебу в Токио, что было чистой правдой. Принимая предложения консула о работе против русских, Роман Николаевич «убивал трех зайцев»: мог таким образом отплатить за доброту Ватанабэ, приносил пользу Японии, которую так любил и гражданином которой являлся, мог рассчитывать на хорошую карьеру в ОГПУ — ведь он располагал такими знаниями, связями и такой уникальной информацией, что на новом месте службы его обязательно должны были высоко ценить. И уже не сотрудник ОГПУ Богданов предлагал Киму секретную службу, как это было записано во всех известных нам документах, а Ким, по поручению Ватанабэ, встретился с Богдановым, которого знал по университету, и попросил работу в ОГПУ. Богданов согласился и предложил Роману стать секретным сотрудником, «освещающим» деятельность японской колонии во Владивостоке. Удовлетворенный Ватанабэ вскоре на время покинул Владивосток, посоветовав Киму на прощание быть осторожным. Когда он вернулся, Романа в городе уже не было — он уехал в Москву с миссией «негласного резидента Генерального штаба» Отакэ.