Вновь, как это было с Майо и каидом Петром, начали плестись заговоры против канцлера, и Стефан вскоре обнаружил, что не может доверять никому, кроме своих соратников– французов. Ко всем сицилийцам он теперь относился с подозрением – даже к дворцовым евнухам, даже к Маттео из Аджелло, который не делал секрета из своей враждебности, особенно после одного эпизода. Однажды Стефан, надеясь получить материальные доказательства зловещих намерений Маттео, уговорил своего друга Робера из Беллема подстеречь гонца, отправленного протонарием к епископу Катаньи (брату Маттео), и принести ему все письма, которые найдутся у этого человека. Гонец, однако, ускользнул от засады, устроенной Робером, и рассказал о случившемся своему господину, который, понятно, пришел в ярость. Когда Робер вскорости умер при странных обстоятельствах, на Маттео немедленно пало подозрение в убийстве. Эти подозрения только окрепли, когда выяснилось, что некий лекарь, близкий друг Маттео и выпускник салернской школы, приходил к Роберу со странным снадобьем, которое, по его словам, представляло собой просто розовый сироп, но которое, по рассказу другого свидетеля, сожгло всю кожу на его руке. Хотя лекаря сочли виновным и заключили в тюрьму, он ни в чем не признался. Никаких улик против Маттео не нашлось, но его отношения со Стефаном стали еще хуже.

Летом 1167 г. расточительный брат королевы Маргариты Анри из Монтесальозо вернулся в Палермо. Обстоятельства его прибытия были для него типичны. После того как он годом раньше приехал в Апулию, группа недовольных вассалов сумела убедить его, что изгнание в отдаленный фьеф было оскорблением его королевского достоинства и что его место – рядом с сестрой, в столице, на посту, ныне занимаемом графом Ришаром из Молизе. Граф Ришар, объясняли они, просто выскочка-авантюрист, который расчетливо втерся в доверие к королеве – и, весьма возможно, получил доступ в ее постель – ради достижения собственных целей. Законы чести требуют, чтобы Анри отправился в Палермо и потребовал его отставки, тем самым отомстив за себя и сестру. Они же, со своей стороны, с радостью помогут ему в этом деле.

Однако, прибыв на Сицилию, Генрих узнал о том, о чем всем прочим было известно много раньше, – что Ришара сменил Стефан дю Перш. Хотя Анри, вероятно, плохо представлял себе Стефана, он, по-видимому, сообразил, что он не может оспаривать права своего кровного родича на тех же основаниях, на каких он собирался требовать отставки графа Молизского. Напротив, это новое назначение обещало ему немалые выгоды – если он правильно разыграет карты.

Канцлер, со своей стороны, повел себя действительно умно. Из всего, что он слышал об Анри, с большой вероятностью следовало, что нескольких обещаний и доброй порции лести окажется достаточно, чтобы его обезвредить. А когда сердце Анри будет завоевано, его прихлебатели ничего не сумеют сделать. Так и оказалось. По прошествии недолгого времени Анри стал одним из самых горячих сторонников своего родича. Апулийские бароны с отвращением наблюдали, как их бывший предводитель повсюду сопровождает канцлера, даже ходит с ним в баню, и вообще ведет себя так, словно город принадлежит ему. Им оставалось только разочарованно вернуться в свои земли – что они вскоре и сделали.

Итак, в течение нескольких месяцев Анри купался в лучах славы; но он был слишком неуравновешен – или просто чересчур доверчив, – чтобы подобное положение могло сохраняться долго. Слабость характера, тщеславие и близкое родство с королевой делали его прекрасным инструментом для интриганов, и к концу лета все больше и больше людей начали объяснять ему, насколько позорно, что кузен королевы занимает более высокий пост, чем ее брат, что вместо того, чтобы находиться при канцлере, Анри должен настаивать, чтобы Стефан служил ему – ибо несправедливо, что Стефан дю Перш, а не Анри из Монтескальозо держит бразды правления на Сицилии.

Вначале, говорит Фальканд, Анри отвечал, что у него нет опыта правления и, кроме того, он не говорит по-французски, а без этого при дворе никак нельзя. Потому он с удовольствием отдает государственные дела на откуп своему доброму другу Стефану, который, кроме всего прочего, человек мудрый и осмотрительный, чье благородное происхождение дозволяет ему занимать сколь угодно высокий пост. Вскоре, однако, слухи приняли другое, более оскорбительное направление. Как может граф Монтескальозо поддерживать дружеские отношения с канцлером, учитывая всем известные отношения последнего с королевой? Неужели он поощряет их позорную кровосмесительную связь? Или он не знает о том, что происходит у него под самым носом? Разумеется, он не может быть настолько туп – слова самого Фальканда, – чтобы оставаться в полном неведении, когда об этом толкует весь город.

Были ли основания для подобных сплетен, мы никогда не узнаем. Фальканд утверждает, что королева при свидетелях «пожирала канцлера глазами». Маргарите еще не исполнилось сорока, и, по свидетельствам источников, она была красива[112]; ее бывший муж не слишком ею интересовался, а потому неудивительно, если она питала какие-то нежные чувства к красивому юноше благородного происхождения, умному и одаренному, который к тому же оказался одним из немногих людей на Сицилии, кому она могла доверять. Но если даже между ними ничего не было, сплетни на их счет не могли не возникнуть. Так или иначе, Анри поверил. Он стал мрачен. Если прежде он искал общества Стефана гораздо чаще, чем канцлер находил необходимым или приятным, теперь он начал его избегать. Еще хуже было то, что он воспользовался своим правом свободно входить во дворец, чтобы пересказывать королю слухи, которые ходили о его матери, в попытке – не слишком удачной, как оказалось, – посеять между Маргаритой и Вильгельмом разлад.

Граф Монтескальозо, кажется, не стремился скрывать от своих благодетелей, что его отношение к ним изменилось, и Стефан вскоре понял, что – как ни удивительно – он переоценил своего родственника. Анри оказался даже более ненадежен, чем он предполагал. Его вероломство, однако, сослужило хорошую службу: поведение Анри доказывало, с большей определенностью, чем множество донесений от соглядатаев, что зреет новый заговор и граф – его участник. Тайное расследование – а за Анри могла следовать дюжина людей так, что он об этом не догадывался, – подтвердило подозрения канцлера. Он решил ударить первым.

Но имелась ли у него такая возможность? Королевская стража находилась в руках одного из злейших врагов Стефана среди дворовых евнухов, главного камергера каида Ришара, на которого явно нельзя было положиться в случае беды. Одним из неизбежных результатов переворота, совершенного канцлером, явился бы арест и, возможно, заключение в темницу всех мусульман, занимавших важные посты при дворе, в том числе крещеных каидов; а подобный шаг в существующих обстоятельствах легко мог спровоцировать общее восстание исламского населения столицы. Таким образом, если Стефан хотел нанести упреждающий удар по своим врагам, стоило делать это где угодно, только не в Палермо. К счастью, уже имелась договоренность, что юный Вильгельм в следующем году совершит свое первое официальное путешествие на материк. Под этим предлогом было объявлено, что двор, для проведения всех необходимых приготовлений, на зиму переезжает в Мессину.