давно пережитое событие. Приближение смерти не только не возвещает ни чего особенного, но и как будто ничего нового. Но ведь можно позвать на помощь основные силы короля. Это не проблема. И в этом нет позора. Но Роланд не хочет.

Граф Оливье сказал: «Врагов – тьма тем,

А наша рать мала, сдается мне,

Собрат Роланд, трубите в рог скорей,

Чтоб Карл дружины повернуть успел».

Роланд ответил: «Я в своём уме,

И в рог не затрублю, на срам себе,

Нет, я возьмусь за Дюрандаль теперь

По рукоять окрашу в кровь свой меч.

Пришли сюда враги себе во вред,

Ручаюсь вам, их всех постигнет смерть…

Не дай Господь и ангелы святые,

Чтоб обесчестил я свой край родимый

Позор и срам мне стращны – не кончина

Отвагою, вот чем мы Карлу милы».

Граф Оливье и сам храбрец, которого никто не заподозрит в трусости. Это человек чести и верный вассал. Но ведь все же прекрасно понимают: в том, чтобы протрубить в рог, призывая на помощь – нет ни какого позора и срама. Но представления Роланда о чести – запредельны. От себя и от окружающих он требует куда больше, чем требует рыцарский обычай. А, может быть, это просто запредельная гордыня? Собственно, об этом и «Песнь».

И ведь за Роландом последовало всё войско, как один. И в Ронсевале разыгрывается ошеломляющая религиозная мистерия.

Турпен – архиепископ взял в галоп,

Коня пришпорил, выехал на холм,

Увещевать французов начал он:

«Бароны, здесь оставил нас король,

Умрем за государя своего,

Живот положим за Христов закон…

Покайтесь, чтобы вас простил Господь,

Я ж дам вам отпущение грехов.

Вас в вышний рай по смерти примет Бог,

Коль в муках вы умрете за Него»

Вот на колени пали все кругом,

Турпен крестом благословил бойцов,

Епитимью назначил – бить врагов.

И вот тут вдруг начинаешь понимать Роланда. Может быть, и стоило пожертвовать жизнью ради участия в таком великом подвиге веры? Когда души рыцарей словно слившись в единую душу, устремились на смерть ради Христа, когда они уже чувствовали на своих лицах дыхание Вечности, неужели они променяли бы этот невероятный порыв на заурядное спасение своих жизней?

Вот граф Роланд по полю битвы скачет,

И рубит он и режет Дюрандалем,

Большой урон наносит басурманам,

Взглянуть бы вам, как он громит арабов,

Как труп на труп мечом нагромождает,

И руки у него в крови, и панцирь,

Конь ею залит от ушей до бабок…

«Жесток удар!» – воскликнули враги.

«Я ненавижу вас» – Роланд кричит –

Мы служим правде, вы злодеи – лжи.»

Вот в том-то всё и дело. Ради короля умирать не стоило. Ради короля стоило сохранить войско. Но Роланд служит правде, а ради правды стоит умереть. Смерть за правду так славно венчает жизнь, что лучшей смерти и желать нельзя. Почему люди хотят избежать такой замечательной смерти? Роланд не понимает этого, а Оливье не понимает Роланда.

Спросил Роланд: «Чем вы так недовольны?»

А тот ответил: «Вы всему виною,

Быть смелым мало, быть разумным должно,

И лучше меру знать, чем сумасбродить.

Французов погубила ваша гордость,

Мы королю уж не послужим больше,

Подай вы зов, поспел бы он на помощь.»

А, может быть, прав благоразумный Оливье, считающий, что не стоит погибать тогда, когда можно выжить? Может быть, действительно Роланд всего лишь принес гигантскую жертву своей сумасбродной гордыне? Но ведь поступку Роланда есть и другое объяснение. Характерная рыцарская черта – ощущение полной личной ответственности за всё. Рыцарь не привык перекладывать свою ответственность на других. Мысль о том, чтобы спрятаться за чью-то спину, не просто невыносима для рыцаря, она для него неестественна. Если король доверил Роланду прикрывать отход войска, Роланд должен выполнить задачу. Он не может обратиться к королю: «Я не справляюсь, помогите». Он должен справиться любой ценой. Это сфера его ответственности. А тут гордыня вроде бы уже и не причем.

Арьергард выполнил свою боевую задачу, французы разгромили многократно превосходящие их силы противника, но и сами полегли все до единого. Жив лишь смертельно раненый, уже умирающий Роланд.

Взглянул на склоны мрачные Роланд,

Везде французы мертвые лежат

По-рыцарски их всех оплакал граф:

«Да упокоит Бог, бароны, вас,

Да впустит ваши души в светлый рай…»

Спят на траве все пэры вечным сном,

А подле них лежит Турпен-барон,

Архиепископ и слуга Христов…

Роланд оплакивает Турпена:

Вам со времен апостолов нет равных

В служенье нашей вере христианской,

В умении заблудшего наставить.

Пусть вашу душу Бог от мук избавит,

Пред нею распахнет ворота рая.

В душе Роланда нет сожаления. И перед смертью, оплакивая павших товарищей, он не считает себя виновником их гибели. Мысль о том, что он поступил неправильно, не посещает его. И разве произошло что-то плохое? Целый корпус рыцарей ушёл на Небеса.

Граф Роланд принимает истинно христианскую кончину, он умирает с покаянной молитвой на устах:

«Да ниспошлет прощение мне Бог,

Мне, кто грешил и в малом и большом,

Со дня, когда я был на свет рожден

По этот для меня последний бой…»

Вновь просит опустить ему грехи:

«Царю небес, от века чуждый лжи,

Кто Лазаря из мертвых воскресил,

Кем был от львов избавлен Даниил.

Помилуй мою душу и спаси,

Прости мне прегрешения мои».

Он правую перчатку поднял ввысь

Приял её архангел Гавриил.

Граф головою на плечо поник

И, руки на груди сложив, почил.

Смерть Роланда исполнена светлого трагизма. Граф, как бы он не жил, умер так, как надо. Он победил.

В какой-то момент «Песни» начинает казаться, что её безымянный автор скорее на стороне благоразумного Оливье, чем безрассудного Роланда, но когда он показывает нам смерть Роланда, как смерть христианского мученика, мы понимаем, что автор и себе желает такой смерти.

Впрочем, автор (и сам, безусловно – рыцарь) воздерживается от окончательных суждений. Заметно, что граф Оливье ему так же дорог, как и главный герой, он ни в чем не упрекает того, кто предлагал позвать на помощь. Так, может быть, всё-таки, прав Оливье, а не Роланд? Мне кажется, даже тогда, когда на земле останутся всего два рыцаря, они будут продолжать спорить об этом. Один скажет: «Так всё-таки нельзя». А другой ответит: «Только так и надо».

Рождение рыцарства

Вопрос о том, когда рыцарство появилось на свет, не так уж прост. Рыцаря называли либо латинским словом «милес» – воин, либо французским «шевалье» – всадник, но воины и всадники раннего средневековья далеко ещё