как говорили знатоки, чем-то похожа на шотландское виски. Когда воевали в Северной Осетии, пили самогонку из кукурузы — араку. В подвалах оставленных осетинских домов часто стояла одна, а то и две двадцатилитровых бутыли довольно крепкой араки.

Когда бои переместились на Кубань, основным напитком стала самогонка из свеклы. Сразу чувствовалось, что вековых традиций в технологии ее производства у казачества еще не накопилось. Тонкий слой ценителей ее не уважал. В районе Краснодара стала встречаться пшеничная. Иногда вполне приличная.

Официально нас поили в двух случаях: фронтовые «сто грамм» перед атакой или, когда «его» оказывалось столько, что некуда было девать. Помню, в районе Пятигорска после захвата винных подвалов нам несколько дней давали по стакану прекрасного десертного вина, если не изменяет память, «Сильванер». Ничего лучше с тех пор мне не попадалось.

Фронтовые давали не до, а после атаки, вечером: оставшимся в живых доставалось больше. Никто против такого порядка не возражал, поскольку каждый перед атакой считал, что его-то уж не убьет. Тем более что в нашей гвардейской авиадесантной поднимались в атаку и без них. И не потому, что были сознательными, а потому, что поступали «как все», общиной. А вот кто принимал перед атакой как следует, так это командир, который должен был подняться первым.

В связи с выпивкой происходили и курьезные случаи. Ворвавшись однажды первым в немецкий блиндаж, я, как было принято, начал высматривать трофеи. Потребность взять что-то с побежденного, по-моему, заложена в человеке генетически. Африканский воин съедал печень побежденного. Наполеон, понимая это чувство, отдавал захваченный город на разграбление солдатам. Бойцы Первой Конной, — как рассказывал один из них, профессор Венжер, известный тем, что вступил в дискуссию со Сталиным, — ворвавшись в Крым, первым делом бросались грабить усадьбы.

Итак, оглядев блиндаж, я не увидел ничего интересного. На перевернутом ящике, заменявшем стол, стояли почти пустые бутылки, лежали подмоченная пачка горохового концентрата и какая-то картонная коробочка. Убедившись в очередной раз в немецкой аккуратности, я быстро допил из бутылок остатки шнапса и, засунув в карман концентрат и коробочку, присоединился к остальным.

На следующий день обстановка стала более спокойной, и я, сидя в окопе, стал изучать содержимое коробочки. Там оказались какие-то голубоватые прямоугольные таблетки и складная металлическая подставка. На самой коробке было написано: «Сухой спирт», и более мелко: «Две таблетки на стакан».

«До чего же все-таки дошлый народ немцы, — подумал я. — Надо же до такого додуматься. Две таблетки — и готова выпивка». Я бросил в кружку две таблетки, измельчил их ложкой, налил воды и начал помешивать. Порошок оседал на дно, не растворяясь. Я сделал глоток. Вкус воды. Начал снова изучать инструкцию на коробке. Там была изображена кружка, стоявшая на подставке, под которой горел маленький огонек. Все понятно. Недаром же у меня было «отлично» по химии. Я собрал вокруг окопа сухие веточки, развел костерок и начал подогревать кружку.

В это время раздалась команда строиться. Я начал лихорадочно мешать содержимое кружки. Осадок не исчезал. Надо было заканчивать. Я приложился к кружке и осушил ее. Вода как вода. Крепости никакой. Подобрал ложкой осадок. Почти безвкусный, скрипит на зубах. Шагаю в строю и жду кайфа.

Через тридцать лет мой друг-химик, которому я поведал эту историю, сказал: «Вполне мог отдать концы».

Мораль. Дети! Хорошенько овладевайте иностранными языками и не стремитесь к кайфу любой ценой.

Самообучаемость

В наш век научно-технической революции свойство, называемое самообучаемостью, признается весьма ценным. На фронте оно тоже было крайне необходимо, помогало быстро осваиваться в новых опасных ситуациях.

Для примера опишу поведение некого юноши во время двух бомбежек. Когда он попал под бомбежку впервые в жизни, в нем все дрожало от страха. Казалось, каждая бомба летит именно в него. Он то метался по окопу, собираясь выскочить из него и бежать, то прижимался к его стенкам. И в то же время, помимо #го сознания, какой-то центр в мозгу собирал информацию: фиксировал порядок захода немецких самолетов на бомбежку, действия, предшествовавшие сбросу бомб, траекторию их полета.

Спустя месяц этот юный, но уже опытный солдат вел себя во время бомбежки совсем по-другому. Эскадрилья «юнкерсов» приближалась к колонне автомашин, застрявших в пробке. Группа солдат, остаток разбитой части, искавшая сборный пункт, отдыхала в двухстах метрах от шоссе. Все эти дни их никто не кормил, каждый питался, как получится, и они были постоянно голодны.

Увидев, что немецкие самолеты собираются бомбить колонну, солдат помчался к ней, под бомбежку. Навстречу бежали шоферы и солдаты, сопровождавшие грузы автомашин. «Юнкерсы» уже образовали, как обычно перед бомбежкой, круг. Начинать бомбить они собирались с хвоста колонны, и солдат помчался к голове. Все это время он следил за самолетами. Продолжая бежать, отметил, что первый самолет вошел в короткое пике и выпустил серию бомб. «Это не мои», — отметил солдат и вскочил в стоящий рядом грузовик. Ничего интересного. Быстро выскочил и запрыгнул в следующий. Наконец-то. Взял из большого фанерного ящика буханку хлеба и посмотрел в небо: очередной «юнкере» сбросил очередную порцию бомб. «Не мои». Оглядел кузов. Многообещающий мешок. Потыкал его кинжалом — посыпался сахарный песок. Подставил карман.

Круг «юнкерсов» сместился к центру колонны, взрывы уже недалеко. Пожалуй, пора. Но тут ему попался на глаза ящик банок с маринованными огурцами. Гурманство победило осторожность. Он отодрал кинжалом несколько планок, хватил банку. Бросил взгляд в небо. Летят. «Мои». Кинулся к борту, спрыгнул и что есть сил понесся от шоссе. Боковым зрением уловил яркую вспышку там, где только что стояла машина, и бросился на землю. Пронесло.

Надо сказать, что на фронте встречались люди, не умевшие или не желавшие приспосабливаться. На передовой их жизнь довольно скоро прерывалась…

Командир первой роты вызывал всеобщее уважение солдат. Это был статный, широкоплечий, среднего роста мужчина с открытым доброжелательным лицом. Он выделялся среди других командиров тем, что носил белоснежный полушубок — даже командир батальона, значительно реже попадавший в опасные ситуации, носил неяркую серую шинель. Но главное, чем он заслужил наше уважение, он сам водил роту в атаку. Как сейчас помню его выбирающимся ранним утром из окопа, поднимающимся в полный рост и идущим на немцев. За ним поднималось его ближайшее окружение, а потом и вся рота. Несмотря на предупреждения, он не менялся. Все также носил белый полушубок и сам водил роту в атаку.

Вообще-то, после каждой атаки выбивало — убивало и ранило — подавляющую часть роты. Но ему сильно везло, и он воевал чуть ли не месяц. За это