не понимаешь; но все-таки ты совсем душка». Леночке 10 лет [Аитова Е. В.], но ростом и обликом – 12, даже 13. Высокая, стройная, очень хорошенькая, светлая chataine; по-видимому, болтунья и шалунья, но при мне пока молчит и стесняется. Видимо, очень положительная, милая, но не одаренная (Юра говорит «в Аитовых»). Одарен ли Сережа, я не знаю пока, но это далеко не Герман[185]: мальчик умный, культурный, тонкий; притом ярый спортсмен. И литературу знает. И говорить умеет.

О Круле и сиамской кошке нечего говорить: кошка как кошка, и Круля как Круля.

Между прочим, о языках. Мои языки, оказывается, в порядке. В поезде и в Берлине меня не признавали за иностранца. С французским дело похуже. Аитовы находят, что я говорю недурно и с совсем хорошим произношением. Кстати сказать, я уже подправил себе за эту неделю все 3 произношения. Советую произносить dé и té (détérminer, например), как произносил бы русский «батя»: д. и т., в точности выйдет прямо по-парижски. Целýю всех. Д-р

<Париж, 1/Х>

Вот, мои дорогие, еще прошел день, и прошел он для меня малосодержательно, так как был не в порядке пузик, и пришлось большую часть дня сидеть дóма. …Днем дядя Володя забрал меня в свой Citroen’овский «седан» и поехал катать к своим пациентам, в какое-то отдаленное banlieue[186] за Issy-les-Moulineaux; сие место больше всего в мире похоже на Симферополь, с крымскими преуютными домиками, холмами и пирамидальными тополями. Едучи оттуда, подъехали у Avenue d’ Orléans (юг города, за Mont-Parnass’ом) к превеселой ярмарке, вроде ярмарки в Neuilly, описанной Biart’ом. Особенно милы специально детские, крошечные карусели, у которых наверху понавешаны самодвижущиеся Chat-Felix’ы[187] и прочие мягкие зверюшки, а внизу, вместо наших лошадей, понаделаны маленькие автомобильчики, паровозики, аэропланчики, велосипеды и т. д., в которых можно не только сидеть, но и вертеть разными рукоятками и педалями, в полное свое удовольствие. Детвора умилительно наслаждается. Кусочек возвращался пешком и разглядел, как устроена надземная часть метро; я такой не видывал и думаю, что заинтересует Сергешу. ‹…›

<Париж, 2/Х>

Нютик, мой глупый, получил твое письмо (без №) от 27‐го и остался недоволен. Во-первых, грустить тебе совсем не должно, мне еще иногда позволительно погрустить здесь, так как я здесь один, без вас; а тебе в семье это не годится. В самом деле, неужели ты думаешь, что сотни тысяч парижских автомобилей и магазин Pathé могут заменить семью и дом? А кроме всего, ведь это твое письмо было ответом на мои № 4 и 5; следовательно, ты очень жадная. Миленькая ты моя, ведь все равно, сейчас ничего нельзя изменить, и я должен проделать всю командировку полностью. Я тоже без тебя кисну, и etwas[188] нервничаю, а от твоего сегодняшнего письма, пожалуй, закисну еще на 20 % больше. Пойди сейчас, поцелуй Карлушу в орешек, скажи Мерге, что он умный и хороший парень; похлопай Татьяну по спине и перестань дождить на письма. К тому же «ревнивые опасения» с твоей стороны смогут начаться лишь с 20‐го октября, когда я поеду в Дортмунд, ибо в Париже все сплошь рожи; я в Берлине за 4 дня видел 37 хорошеньких, но в Париже видел только одну с хорошей фигурой – Эйфелеву башню. …Сегодняшний дневник: утром показывал тете Мушке атлас, которым она ошарашена; потом проработал с нею мою посланную к ней статью; потом созвонился с одним из соредакторов журнала «La science du travail»[189]…

<Париж, 4/Х>

…В Девичьем[190], наверное, уже сейчас все готово, и я буду с нетерпением ждать фотографии. Вчера утром были с Мушкой в Institut Pasteur, осмотрели это учреждение, состоящее из трех прекрасных зданий; посетили могилу Пастера в красивой мозаичной часовне. Были и у проф. Безредки [Безредка А. М.]. Он принял меня очень приветливо и дружески, вспоминал папу, просил показать ему мои работы и т. д. Сейчас Маргарита там еще не работает, так как ремонт в ее лаборатории, и поэтому дым столбом, точь-в точь как у нас в ИОТе. Работает в прикладной лаборатории, заведуя производством разных сывороток и т. п.; это для заработка. Хотя она ни в чем не нуждается, но отношения в семье как будто таковы, что она хочет иметь свои деньги. Научно же она работает над сывороточной терапией осложнений рака (изъязвлений, нагноений и т. п.), и, кажется, с успехом. Днем с обоими мальчиками пережидали дождь (Юра удивительно милый парень в жизни, он еще приятнее Сережи; деликатный, тонкий и интересный) и слушали в граммофоне разные джаз-банды. Потом пошли с ними выбирать чулки, которые стоят 20–29 фр. пара. Выбрали в самом лучшем месте все, что сумели. Потом зашли к дяди-Володину отцу, «дедушке» [Аитов Д. А.], а вечером я читал ваши письма, где вы меня бессовестно хвáлите, хотел было отвечать, но заклевал носом; поэтому отвечаю сегодня раненько утром, лежа в постели и придвинув столик. Как видишь, дел за день сделал немного, но уж очень погода мерзкая – надеюсь, что ненадолго. ‹…›

<Париж, 12/Х>

…Анютушка, взял опять перечитать твое письмушко. Ты пишешь: «Доктор Коля, ведь нехорошо, пожалуй, так мало писать» – ей-богу, доктор Коля пишет кучу, целые диссертации каждый день. Нынче я был на изумительной по богатству выставке автомобилей в Grand Palais на Champs d’ Elysees, и, правда, меня меньше интересовало созерцание самих автомобилей, чем собирание их каталогов и картинок, которые я смогу послать вам всем, мои хорошие. Повсюду, где мог, таскаю с собой «бебика», чтобы он, чертенок, запоминал побольше и потом смог вам все-все пересказать. Для тебя, Нютушка, он снимает быт, повседневную жизнь города, улиц больших и малых, блистательной Place de la Concorde и провинциальной rue de Passy, около которой мы живем и которая больше всего напоминает Арбат, только в 2,5 раза ýже и по архитектуре значительно менее шикарна. Пиши обо всем, что получаете, и о письмах, и об Imprimés. Вот мой день сегодня: утром пошел с «бебиком» (наконец была хорошая погода) гулять, опустился по rue de Passy к place Alboni, потом по rue Delessert вышел на Варшавскую площадь перед Trocadéro и оттуда через речку к Эйфелевой башне, под нею нашел кучку арабов в красных мундирах – зуавов – и их «забебил», потом пошел по набережной вдоль той стороны реки (Quai d’ Orsay) до Pont Alexandre III и через него перешел обратно на сию сторону, к Grand Palais, где автомобильная выставка. По пути «побебил»