Меркий не вставал, а тихо плакал и чего-то ждал.

Ан подошла к лежащему монаху и присела рядом. Может и правда добить? Он должен был умереть ещё неделю назад. Зажился. Но ей не хотелось убивать. Просто не хотелось. Не монашека, нет. Никого. Особенно этого монашека. Она напоминала сама себе сытого кота, которого пытаются ещё раз накормить. Просто не хочется есть. И двигаться тоже не хочется. Пусть его, пусть живёт, пока чудовище сытое и похоже на человека.

Сказать ему что-нибудь? А что? Рассказать о том, что ему не о чем беспокоиться? Что Разрушители будут спать дальше. Или предложить заодно освободить Благословенных? Нет, она не собиралась их освобождать, только не Совершенного. Кого угодно, только не его. Но предложить… И рассказать ему всё, что произошло с их миром на самом деле. Что нет никаких божественных сил, что нет никаких плохих и хороший, ничего нет? И его глупая вера тоже ничего не значит? Долго. Она не сможет столько говорить. К тому же эти воспоминания неприятны ей самой. Она долго загоняла их внутрь себя, а дорогая сестра слишком резко и больно выдернула их наружу. Нет, рассказывать о прошлом на точно не будет.

Тогда что делать? Просто уйти?

— Ты мне два раза обязан своей жизнью. Так что… я тебе кое-что скажу. Я не Разрушитель. Их вообще никогда не существовало, как и твоих благодетелей и прародителей. Твои предшественники их выдумали. Мой дедушка, которого ты зовёшь Прародителем, вообще был простым человеком. Самым-самым простым, у него даже залысина была. И вообще он не был он, а она. Или как-то так. А старый мир погубили люди. Честно говоря, я даже не знаю, что именно с ним случилось. Новые болезни, какие-то старые счёты. Некоторые люди потеряли бдительность и выпустили чудовищ на волю. Мой город вымер сначала из-за эпидемий, потом из-за серых тварей. Люди ушли из него, чтобы переждать беду и собраться с силами и уничтожить тварей. Кстати, их создала твоя госпожа и размножала у себя на заднем дворе. Не знаю, нахрена, правда. Но чтобы она не хотела, это у неё не вышло. Что я ещё хотела сказать? А, точно. Иди домой, лучше всего бросай своих чернорясых и возвращайся к семье. Ты вообще не создан для путешествий и приключений.

Ан выпрямилась и пошла дальше. Кел несколько секунд смотрел на лежащего чернорясого, потом догнал её и зашагал рядом.

33

К старому мраморному карьеру Ан пришла на рассвете. В последнюю ночь она уже не могла остановиться, и всё шла, шла, шла. По дороге ей практически никто не встречался. Только несколько раз местные фермеры да разъезд солдат, совершенно не заинтересовавшийся одинокой бродяжкой с оружием. Её словно не искали. Обидно даже. Или она многое о себе возомнила?

Или, как и после смерти дяди, никому нет дела до настоящей убийцы, пока другой может захватить власть?

Возвращаться и проверять желания не было.

Меркий-как-его-там тащился за ней. Монашек проявил редкостное упорство — или глупость — и шел по её следам. Ан подбрасывала ему на своих стоянках остатки еды, один раз выцарапала на золе предложение всё-таки подумать головой и уходить домой. После этого монашек перестал маячить у неё за спиной, и Ан решила считать, что он внял её предложению. Кел, отправленный проверить, что там позади, вернулся голодным и спокойным.

Небо на востоке окрасилось в нежный оранжевый цвет. Земли около карьера заняли земледельцы, и от озера в чаше мраморных срезов до южного горизонта был лишь ковёр из засеянных полей и остатков леса. Часть урожая уже убрали, и тёмное золотистое море выглядело лоскутным одеялом.

Старый мраморный карьер почти не изменился с тех пор, как Ан видела его в последний раз. Когда-то это был могучий утёс, вырвавшийся из земли. Люди стесали его, выгрызли в белом камне ходы и пещеры, выскребли вросшее в землю основание, а после бросили. Вода затопила низины, промыла в камне новые ходы и затопила гроты.

Но люди всё-равно любили это место. Когда-то на берегу стояла лодочная станция, чтобы можно было осмотреть белые утесы и причудливые творения воды вблизи. Когда они с отцом впервые сюда пришли, то взяли лодку и до вечера плавали по гротам. Она тогда разочаровалась: вблизи белый камень оказался грязным и обычным, к тому же исписанным руками тысяч таких же, как она, путешественников.

Ан подошла по единственному пологому спуску к самому краю воды. Встала. Кел боднул ее в колено и зашел на мелководье пугать рыбу. Он ударил по воде лапой, дёрнулся вперёд пастью и чуть не провалился на глубину. Зверь отпрыгнул и взобраться на груду брошенных блоков, едва выступающую из воды. Когда-то эти камни треснули и были спален в стороне от выработки. С годами их накопилось столько, что, когда вода захватила карьер, вершины глыба превратились в мостик к одному из мраморных обрывов.

Ан посмотрела на испещренную трещинами каменную стену.

Они все были здесь.

Ан поднялась на самый высокий камень мостика и села. Люди изуродовали автографами и эти валуны, но время и травы скрыли почти все их следы. Можно было вообразить, что людей здесь никогда и не было. Ан, сняв шлем, подставила затылок первым лучами солнца и теперь рассматривала их. Солнце лизал чуть теплыми лучами ей спину, ветер с полей доносился странный мирный запах. Она оглянулась назад. Ветер пронёсся мимо ней и пригнул колосья. Так мирно. Она на несколько мгновений почувствовала себя ребёнком, словно не было всех этих страшных лет.

Её взгляд вернулся к скале. Вот они все. Отцы. Далеко не все из них были мужчинами, далеко не все. Но мужчин было больше. А среди детей было больше девочек. Говорили, что Дети вышли более приспособленными к жизни и более совершенными, чем Отцы. Говорили, что в это всем есть какой-то таинственный или даже мистический замысел. Ан когда-то давно спрашивала об этом отца и дядю Первенца. Отец сказал, что это все глупости, а дядя посоветовал спросить дедушку. Иди бабушку. Кем именно по полу был их создатель на самом деле Ан так и не узнала. Возможно, знал отец и дядя, но на самом деле это никогда не имело значения.

А теперь они стояли перед ней. Ан видела их всех, словно каждый из спрятанный в камень стоял прямо у границы своей тюрьмы. Высокие, красивые, с благородными лицами