— В этом нет необходимости. У Вас на руках моя визитка, на которой чётко написано, что я работаю юридическим консультантом, а значит, знаю законы. Также мне хорошо известно, что Вы заявлены в числе лиц, подлежащих вызову в суд по этому делу. Открытие процесса, напомню, назначено на 27 ноября сего года.

— Вы хорошо осведомлены, Алексей Иванович.

— Благодарю. Я осведомлён, кстати, не только в этом вопросе. Я знаю и кое — что другое, например, то, что существует письмо следователя Сакса, в которм Вам предлагается изменить смысл собственного заключения на противоположный… — Шумилов помолчал, предоставляя собеседнику поразмыслить над сказанным, — Надеюсь, Вы не станете сейчас отвергать то факт, что получали письмо, в котором следователь подсказывал Вам, будто в своём заключении Вы пропустили предлог «не» перед выражением «исключается попытка к изнасилованию».

— Чёрт возьми… — доктор осёкся, не окончив фразы, — Кто Вы такой, господин Шумилов?

— Помимо того, что я юрисконсульт «Общества опземельнаго взаимнаго кредита» в настоящий момет я представляю интересы присяжного поверенного Карабчевского.

— По — о — онятно, — протянул Горский и удручённо замолчал. Он, видимо, совершенно потерялся и не знал как себя вести дальше.

— Я лишь хочу сказать, что Вам ни в коем случае не следует отрицать факт существования этого письма, — продолжил свою мысль Шумилов, — Боже упаси сказать под присягой, что такого письма не было.

— Я и не думал этого делать.

— И очень хорошо. Потому что это письмо находится у Карабчевского. Ечли вы солжёте под присягой — это будет означать крах Вашей карьеры.

Горский поднял руку к лицу, словно закрываясь. Помолчав какое — то время, он спросил:

— Вы не шутите, Алексей Иванович? не блефуете? — и поскольку Шумилов даже не потрудился ответить на эти вопросы, Горский пролепетал, — Вы меня уж простите, что я задаю такие дурацкие вопросы….

Они некоторое время молча шагали по тропинкам между пальмами, бессмысленно нарезая круги. Накоенц, Горский прервал молчание:

— Откуда это письмо у Карабчевского? Я думал, она потерялась.

— Не волнуйтесь, Трофим Аркадьевич, на Вас ни в коем случае не будет брошена тень подозрения в передаче этого документа защите, — заверил Шумилов, — тем более, что Вы его на самом деле нам не передавали. Но в свой черёд оно, вероятно, оглашено будет. Согласитесь: налицо факт давления прокуратуры на судебных медиков. Я Вас по — доброму предостерегаю: не идите на поводу следователя, не покупайтесь на его сладкоречивые обещания, помните о собственной чести. Я сам выходец с Дона и потому приведу Вам казацкое присловие, как раз к месту: можно потерять жизнь, но не должно терять совесть…

— Да, да, Вы правы. Это было бы ужасно. Я и сам об этом думал, когда получил письмо следователя Сакса. Признаюсь, я был чрезвычайно смущён. Мне никогда не доводилось прежде сталкиваться с таким предельно откровенным… пренебрежением ко мне, как к специалисту.

Шумилов понял, что доктор до сего момента пребывал в состоянии тревожного раздумья. Он колебался, боясь совершить серьезный промах. С одной стороны — совесть доктора и просто порядочного человека велела ему не поддаваться давлению прокуратуры; с другой стороны — будучи маленькой сошкой громадной и сложной системы столичного правопорядка он очень не хотел наживать могущественного врага в лице представителя вышестоящей инстанции. Теперь же колебания доктора закончились — обстоятельства приняли решение за него и ему осталось только им подчиниться.

За два дня до начала заседания Алексей Иванович получил билет — приглашение на слушания — это Карабчевский постарался. Вообще, открытые судебные процессы по громким уголовным делам собирали массу желающих попасть в зал заседаний, но это удавалось далеко не всякому. Распределением посадочных мест в зале занимался председательствующий на процессе судья. Обычно по пять мест выделялись представителям Правительствующего Сената, Министерства юстиции, Штабу Корпуса жандармов, а также Министерству внутренних дел. Не менее трёх билетов запрашивало Министерство двора. Определённое количество мест оставлялось для командированных на процесс представителей прессы, тем большее, чем больше заявок от редакций газет и журналов поступало. На процесс по делу об убийстве Сарры Беккер было направлено более 60 журналистов, это был рекорд того времени! Разумеется, допуск на процесс получали все близкие родственники потерпевшего и подсудимых, изъявившие желание наблюдать за ходом судебных слушаний. Также существовала так называемая «прокурорская и адвокатская бронь», размер которой варьировался от величины зала, отведённого под процесс. В свободную раздачу всем желающим направлялось сравнительно небольшое число посадочных билетов, никак не более сотни. Между тем, некоторые громкие процессы последней трети 19 столетия собирали в Санкт — Петербурге такие толпы жаждущих попасть в зал суда, что перед ними меркли самые фантастические театральные аншлаги.

Шумилов знал об этом не по наслышке и потому по достоинству оценил любезность адвоката. Неотложных дел у Алексея Ивановича в конце ноября 1884 г. не существовало, и он с радостью решил воспользоваться возможностью своими глазами понаблюдать за ходом процесса — это было во всех отношениях лучше, нежели читать потом о суде в газетах, пробираясь сквозь дебри рассуждений не всегда грамотных и корректных журналистов.

Судьёй был определён Председательствовал столичного суда А.М. Кузьминский, обвинение поддерживал товарищ окружного прокурора И.Ф. Дыновский. Поверенным гражданского истца от имени Ильи Беккера, отца убитой девочки, вчинившего Мироновичу иск на 5 тыс. рублей, был присяжный поверенный Н.М. Соколовский. Оправдались худшие предположения Карабчевского — в одном процессе сводились сразу трое обвиняемых, не объединённых до преступления в единую банду: Миронович, Семёнова и Безак. Сторона обвинения исходила из того, что заявление Екатерины Семёновой о её непричастности к убийству Сарры Беккер полностью соответствовали действительности; прочие утверждения Семёновой игнорировались. Поэтому Мтиронович обвинялся в убийстве, Семёнова — в непредотвращении убийства, а Безак в недонесении об убийстве. Помимо этого Семёнова и Безак обвинялись в кражах и укрывательстве краденого. Последний довесок представлялся весьма странным, поскольку получение вещей из кассы Мироновича в качестве платы за молчание, юридически некорректно было считать кражей. Тем не менее, именно с таким букетом обвинений Семёнова и Безак выходили на этот процесс.

У каждого из обвиняемых был свой адвокат, а то и не один: И. И. Мироновича защищали Н.П. Карабчевский и В.Ф. Леонтьев; Е.Н. Семенову — С. П. Марголин; М. М. Безака — Л. А. Базунов. Это были достаточно известные юристы. Участие их в этом деле определялось не столько весомостью гонорара (поскольку, откровенно говоря, с Семёновой и Безака нечего было взять), сколько громкостью и скандальной известностью дела. Успешная защита на таком процессе могла принести большие дивиденды адвокату опосредственно, т. е. в виде всеобщей известности и укрепления деловой репутации. Впрочем, даже проигрыш был не особенно страшен адвокатам, поскольку процесс сам по себе был прекрасной рекламной кампанией.