— Да ладно тебе. Мне-то всегда было легче. Я же не ставил никаких блоков, плевал на все на свете компромиссы. Я просто в ней жил, в своей реальности, все придумывал сам и пускал в нее кого угодно, не жалко. Ты, правда, почему-то упорно не хотела в нее встраиваться. Никогда. Слушай, ты явно замерзла. Давай еще по кофейку, а?

— Ты тоже никогда не встраивался в мою. Михайль…

— Что?

— Почему же ты — сейчас?..

— Ты сама знаешь. И лучше не будем об этом.

— Не будем.

* * *

Главным событием нынешнего книжного года критики с редким единодушием называют биографическое исследование дебютантки Юлии Струнской «Марина. Жизнь и дальше», посвященное неординарной личности и загадочной судьбе кинорежиссера Марины Марковой. Это имя тоже прогремело внезапно и совсем недавно, после мировой премьеры кинофильма «Все придумано» (Германия), снятому по ее последнему сценарию, который был обнаружен при неоднозначных обстоятельствах.

Сегодня Юлия Струнская — наша собеседница.

— Юлия Алексеевна, только честно: вы знали?

— О фильме? Все задают этот вопрос, и непонятно зачем, если ответу все равно не верят. Нет, я не знала. Так совпало. Поймите, бывают совпадения.

— Но вы же встречались с Отто Висбергом. Его имя есть в списке благодарностей, и даже одна из глав называется.

— То есть саму книгу вы не читали еще? Прочтите, если у вас нет, я подарю. Да, я разговаривала с герром Висбергом в Париже, в той гостинице, где… Но, видимо, мне не удалось завоевать его доверие. Он ничего не сказал ни о найденном сценарии, ни о будущей картине, хотя на тот момент уже подбирал съемочную группу. Я сопоставила потом.

— А вы сами верите в его непричастность к гибели Марины Марковой?

— Во-первых, к исчезновению. А во-вторых, если человеку удалось доказать это следствию, почему я, вы или еще кто-нибудь должны все равно не верить?

— Ну, со следствием всегда можно договориться. Особенно располагая такими средствами. Как известно, Отто Висберг входит в десятку…

— Так он, наверное, и со мной мог договориться, правда? Зачем же вы тогда спрашиваете? Извините, но я думала, мы будем говорить о моей книге.

— Конечно-конечно, Юлия Алексеевна. Почему вы решили написать о Марине Марковой? Ведь ее имя, я имею в виду раньше, до премьеры, было практически никому не известно. Ну, за пределами узкого профессионального круга. Ваша книга могла остаться совершенно незамеченной.

— Наверное. Для меня это было не очень важно. Я хотела только понять — для себя. Мы познакомились с Мариной… ну, все знают предысторию, как она приезжала к нам в Аннинку, пригласила меня на пробы, это все неважно тоже. Важно, что я тогда не успела. Ни узнать ее как следует, ни поработать по-настоящему вместе. Когда перед тобой вот так мелькает значимый, главный человек, ты успеваешь это понять и больше ничего — становится обидно и страшно. Я должна была все-таки узнать о ней больше. Разобраться в ней: почему она так жила, что вообще делать с такой вот жизнью…

— Вы имеете в виду и свою собственную жизнь? Все рецензенты вашей книги отмечают некие параллели. Например, исчезновение со съемок. Что с вами было в те годы, пока вы числились в розыске?

— Ничего интересного. Я не хотела бы об этом говорить.

— А почему вы не вернулись ни в балет, ни в кино?

— Из-за травмы, вы же знаете. И вообще… Про меня — неинтересно, правда. Спрашивайте лучше про книгу.

— Разумеется. Скажите, Юлия Алексеевна, теперь, когда стали известны многие тайные моменты жизни Марины: как последнего периода, связанного с авантюрой Висберга, так и вошедшие в картину по ее автобиографическому сценарию, — намерены ли вы издать новую, доработанную версию книги?

— Нет, зачем? И, кстати, напрасно вы считаете ее сценарий автобиографическим. Там же все придумано.

— Вам правда так кажется?

— А зачем тогда, по-вашему, это название? И, знаете, если уж на то пошло, в моей книге все придумано тоже. Разными людьми, и никто из них не знал настоящую Марину. Сначала я пыталась как-то сопоставлять их воспоминания, суждения и оценки, складывать в мозаику, чтобы где-то на стыках, пускай точками, вспышками обнаружить объективную реальность… Нет, не получается, не стыкуется, пропадает всякий смысл. Потому что все придумано. Вы прочитайте, правда. И сами увидите.

— Непременно. И в завершение нашей беседы традиционный вопрос о творческих планах.

— Наверное, придумаю что-нибудь еще. (Смеется.)

* * *

Это оникс, детка. Осенний пруд у нас за окном. Ты пока не помнишь осени, но ты ее еще увидишь и полюбишь, честное слово.

Это яшма. Ну, яшму ты давно знаешь на вкус.

Это сердолик, его бусины — как сердца, наши с папой, например.

А это горный хрусталь, друза, скрытая до поры до времени, точь-в-точь как ты, маленькая. Подожди, у тебя же теперь есть имя, так что забегаем вперед, смотри: это аквамарин.

Что мы там пропустили? Флюорит, барит, янтарь… ладно, как-нибудь потом. И авантюрин; вот это интересно, да. Хотя мало кто способен совершить настоящую сверкающую авантюру… Но ты все-таки запомни, это наш с тобой камень, Маринка.

И еще впереди много всякого разного: гематит, опал, малахит, агат, бирюза, турмалин, халькопирит… Все — твои. Бери сколько хочешь, я никогда-никогда не буду тебе чего-то запрещать, отбирать у тебя, ограничивать, уродовать твой сад камней. Тебе не придется бежать, пробиваться с отчаянной болью в свой глубинный, настоящий мир. Ты с самого начала будешь жить там, где пожелаешь, в том мире, который придумаешь сама. В своем прекрасном и совершенном саду.

Заглянул Михайль. Увидел, что ребенок спит, и вошел преувеличенно тихо, на цыпочках, задев по дороге тумбочку, откуда с грохотом полетела неровная стопка книг. Маринка, разумеется, не дрогнула даже веками, выпуклыми полупрозрачными лепестками, под которыми, медленно двигаясь туда-сюда, смотрели сон ее бездонные глаза.

Подошел, сел на кровать позади меня, обнял, прижался, дохнул горячо в шею. Я откинулась назад, в его тепло, в нашу вечность — прекрасную, даже когда не занимаешься любовью и не споришь о сложных материях, а просто сидишь вот так, молча, почти не шевелясь, не считая легкой, почти машинальной ласки, без которой просто не получается быть рядом.

Только неудобная складка пледа, вклинившаяся между нами. И слишком жарко, надо бы найти, где здесь регулируется отопление, все-таки весна. И еще что-то не так, небольшое несоответствие, досадная мелочь… стоп: почему Михайль здесь, он же, кажется, собирался в город?

Шепотом, через плечо:

— Ты же в город хотел, за памперсами.

— Так растаяло все, дорогу развезло, — щекотным возле ключицы. — Грязища.

Высвободилась — жарко! — и обернулась. В последний момент пригасила звук: