«Эгипет», — выдохнул Диксон.

Бруно сжал кулаки.

«Единая сеть, — сказал он. — Все едино. Е pluribus unum.[269]Эгипет знал».

Мужчины разделись до белья. С тактом, выработанным во время путешествия из Венеции в Париж, когда жизнь то и дело заставляла его делить комнату с незнакомцами, Бруно распустил шнуровку у рубашки, повернулся спиной к Диксону и помочился в ночной горшок.

«Что было, то и будет, — сказал он. — Нет ничего нового под солнцем».[270]

Сбросив подштанники, он в тот же момент оказался в постели. Диксон услышал, как захрустел матрас. Солома. С чрезмерной торжественностью, чтобы сдержать смех смущения, странного смущения, которое он не мог преодолеть, Диксон лег на другую половину кровати.

«Есть еще кое-что, о чем вы не подумали», — сказал итальянец.

«Да?»

«Если, — поворочался в поисках свободного места (кровать была небольшой), — если звезды, а я имею в виду неподвижные звезды, не закреплены на сфере, а расположены на различных расстояниях от нас, до бесконечности, как верно сказано в книге этого англичанина, что тогда?»

«Что тогда?»

«Как же тогда быть с их влиянием?»

Диксон попытался угадать.

«Знаки, — наконец произнес Бруно. — Двенадцать».

Стоило Бруно сказать, как он уже понял. Конечно: не двенадцать сегментов сферы, не двенадцать полосок на перевязи гербового щита: знаки состояли из звезд, пребывающих на разном расстоянии от Земли — одни близко, другие же невообразимо далеко.

«Наши чувства обманывают нас, — сказал Бруно, положив руки под голову. — Мы сами нарисовали то, что принимаем за картины неба. Точно так же как одноглазый человек не может правильно оценить расстояние, и большие предметы, расположенные далеко, кажутся ему маленькими и близкими».

«Никаких картин. Никаких знаков, — повторил Диксон. — Нет Овна, Тельца, Близнецов. Но в вашей книге Sigilla Sigillorum[271]— печать Цепи…»

«Те знаки, о которых я писал, — подлинны. Они и в самом деле лежат в основе всего. Мы их знаем. Знаем, что на самом деле мы просто выдумали, будто они есть на небе».

Он не сказал ни слова о том, что лежащий с ним в постели человек читал его книгу, — возможно, это не показалось ему странным.

«С тем же успехом у нас могли бы быть другие знаки, — зевая, сказал Бруно. — Другие небесные картины. Я как-то сочинил поэму в десять тысяч строк, в которой Божественное Собрание преобразует Небеса, изгоняет всех прежних чудовищ и нелепую мебель — знаки собственных пороков — и призывает на их место Добродетели».

«Я бы с радостью прочел эту поэму».

«Я еще не записал ее».[272]

Он поднял голову и, не спросясь, задул свечу.

Небо сияло в темноте. Окно все еще было открыто. Запах свечей и летнего воздуха.

«Сэр, желаю вам доброй ночи», — сказал Диксон.

Он думал, что не сможет заснуть. Невнятные звуки в комнате и коридоре прекратились, и дом затих. Диксон прислушивался к биению реки о лодку и причал. Он заснул.

Джордано Бруно лежал, заложив руки за голову; он знал: в доме что-то происходит, а когда все затихло, понял: что-то происходит в воздухе над ним. Духи, семамафоры,[273]привлеченные сюда, поднялись (или спустились) из своих сфер (или иных обиталищ).

Но привлек их не он. Привлечены в этот дом, но на сей раз не к нему. Он почувствовал, как они проходят сквозь его (и шотландца, похрапывающего рядом) комнату, туда, где (он знал, потому что его тянуло туда как магнитом) был ныне открыт знак. Нет, он не сможет здесь заснуть.

В тот час в маленькой комнатке в дальней части дома доктор Ди, Эдвард Келли и Альбрехт Ласки почтительно склонились перед маленьким столиком,[274]на котором, в оправе, стоял чистый кристалл, отражающий на поверхности (и в самом своем сердце) огоньки свечей, коими был окружен.

Каждая ножка стола стояла на печати из чистого воска, а большая по размерам печать, которую ангелы называли sigilla Æmeth,[275]лежала сверху: на ней был изображен составной крест, под ним выгравированы буквы AGAL,[276]а выше — семь непроизносимых, не поддающихся прочтению имен Бога, чья власть выкликала семерых повелителей семи надземных небес, и каждая буква семи имен выкликала семь дочерей, за каждой дочерью — еще одна дочь, а за дочерью дочери — сын, а за ним еще один.

Они были едины с именами, которые составляли; из их сочетаний и перестановок складывалось имя Вселенной: ими она была создана, ими и держалась.

Была ли она одной из них? Младшая дочь этих сил, она не останется на своем месте среди перемежающихся рядов, то тут, то там будет играть и смеяться.

«Кто сей в доме?» — без предисловий начала она.