о том, что скоро выберется, Огонек плыл и плыл дальше. Коридор казался бесконечным, мальчишка совсем замерз.

…Он не сразу понял, что оказался в реке, что над головой — небо, серое, как бывает перед рассветом. А когда понял, огромное и холодное небо едва не доконало его: снова — барахтающийся в реке одиночка. Проще сложить руки и опуститься на дно; там, среди ракушек и водорослей, он будет счастлив, наверное.

Мысль была мимолетной — Огонек мотнул головой, отфыркиваясь от попавшей в нос воды, и поплыл. Хоть еще и не рассвело, берега просматривались без труда, один пологий, другой невысокий, но отвесный — и неширокой была река. Ближе оказался пологий, и Огонек развернулся, поплыл к нему. Ноги скоро нащупали илистое дно… и отказались держать. Так — на животе, перемазавшись, мальчишка выполз на траву. Земля под ним вздымалась, будто дышала, руки и ноги дрожали и были, казалось, тряпичными.

Никто его не заметил. Невдалеке были какие-то глиняные заборы, гора бочек вздымалась, и у кромки воды лежала лодка с пробоиной, и в предрассветных сумерках видимой. После подвала Огоньку казалось, что вокруг и вовсе светло. Мальчишка наконец отдышался, сел на торчащие из земли узловатые корни. Кедр, вспомнил он. Сам то ли уже проплыл мимо, то ли еще не добрался. Что ж, это к лучшему, слишком устал, чтобы хоть что-то решать, с кем-то говорить.

Почувствовал, что еще немного, и свалится прямо тут; зашагал дальше от берега, туда, где темнела диковатая в темноте рощица, ореховые деревья. Сами орехи еще не поспели толком, но он и зеленых наестся, не в первый раз. И людей здесь, кажется, нет, никто не сочтет, что воришка забрался. Сейчас ничего и никого не боялся — появись рядом настоящий энихи, например, обратил бы внимания не больше, чем на гусеницу. Пусть жрет, если не подавится… А змея сюда не доберется.

В реке ободранное запястье почти не болело, и страх подгонял, не до боли. Зато сейчас и ночной теплый воздух, казалось, его обжигал. Мальчишка обмотал его подорожником, зубами затянул на повязке узлы из травы.

Трава тут росла длинная, мягкая. На ней и свернулся калачиком.

Несколько часов назад

Жесткие глянцевые листья дерева льнули к стене, на их поверхности играли блики, будто медлительные светляки танцевали.

— Ты не спишь? — молодая женщина приподнялась на цыпочки (от ветра плеснула широкая юбка) — и потянулась к окну. — Эй!

— Нет, — прозвенел смех, послышался торопливый шепот внутри, и в окне показалась фигура — лунные блики заиграли на темно-бронзовой коже, слегка волнистые волосы перелились через плечо охапкой плетей вьюнка. Гостья не обратила внимания, что человек не один.

— Я третью ночь тебя жду… — сказала она недовольно, и это не была ревность.

— Мы отмечали свадьбу двоюродного брата.

— Знаю. Но к ним в дом я не могла явиться, там меня не любят, а на записку ты не ответил.

— Я ничего не получал.

— Надеюсь, еще не поздно, досадно будет, да… Я видела забавное, — она откинулась назад, прислушиваясь, и вновь потянулась к человеку в окне, положила пальцы на подоконник. — Тогда было такое небо, я смотрела на звезды с Башни — ты знаешь, в ту ночь мне позволено, и видела…

Наверх Башни-Хранительницы непросто попасть, и все обряды происходят в присутствии служителей. Имму тоже сопровождают, как и любого.

Ну, кроме одного, которого попросту не решаются задержать…

— Имма, утром.

— Но ты не дослушал! Къятта привез кого-то, я думала, он поднимется — стало жаль, что мне помешает, но он остался внизу, а вышел один…

— Да какая мне разница?

— Он дважды оглянулся, когда уезжал, а тот, кого привез, был замотан в полотно. Я думаю, это девушка, рост невысокий, и…

— От меня-то ты чего хочешь?

— Мне интересно, — сказала подруга. — Но в подземелье я заходить боюсь. Я боюсь змей.

— Имма!!

— Я не договорила еще, — она поманила молодого человека нагнуться ближе, и зашептала: — Знаешь, алая звезда сорвалась перед тем, как Къятта пришел, упала в сторону их кварталов… Я думаю, это знак.

— Охх… погоди, — человек скрылся на миг в недрах комнаты, снова послышались голоса — явственно прозвучал недовольный девичий, потом гибкий силуэт перемахнул через подоконник.

Он не надеялся найти в Башне что-либо интересное, но все же некое любопытство Имма в нем вызвала. Ийа знал, что она с причудами, но когда-то давно выбрал прислушиваться к ним — и не пожалел. Подруга не каждую ночь являлась с такими рассказами, но уж если ее принесло…

Да, всё оказалось и забавно, и непонятно — зачем прятать игрушку в Башне, даже если она оказалась неугодной? И чем уж настолько не угодил рыжий найденыш именно Къятте? Обычно у младшего и так все игры быстро заканчивались, отчего бы не подождать?

Теперь, после разговора с полукровкой, он направил своих людей в оговоренное место. Они должны забрать мальчишку и спрятать, сам он после приедет туда — и на сей раз они поговорят полноценно. А дальше… там видно будет.

**

После пожара на реке Иска, спустя полторы луны

— Что бы там ни было между нами и ими раньше, давно ни север, ни юг не убивали друг друга на своих землях, да еще сразу столько.

Стоящий перед террасой, внизу, Ийа походил на молодое деревце, дерзко посмевшее вырасти на излюбленном плато гроз. Фигура Ахатты нависала над ним, но молодой человек улыбался, приветливо и торжествующе. Серьги Ийа звенели дерзким радостным вызовом, и словно специально голову вскинул, чтобы дать Ахатте еще раз услышать насмешливый звон.

— Вестник привез письмо, которое птица принесла в голубятню Башни. Северяне требуют выдать Кайе — у Асталы, а не у Рода Тайау. Скоро приедут эсса. Совет должен собраться.

— Ты слишком молод — указывать мне, что должен делать Совет, — тяжело сказал Ахатта. Ийа с трудом принудил уголки губ не подниматься победно вверх; такие слова — признак слабости.

— Я всего лишь передаю послание.

Никогда Ахатта не уходил от столкновения. Не стал и на сей раз — разве не ожидал он подобного?

— Хорошо.

Не прощаясь, развернулся и неторопливо пошел вверх по ступеням — надо же, всего четыре, а как трудно их одолеть. Каждый шаг дается с трудом. Неужто старость подкралась?

Прошло полторы луны с пожара на реке Иска.