Я глубоко вдохнул и встал — посмотреть на свое отражение, повернув настенное подвижное зеркало так, чтобы хорошо видеть глаза. Престон предупредил меня, что «Гуммигуты будут подкидывать мне под ноги всякое, чтобы я споткнулся», и это замечание, полезное само по себе, направило мои мысли совершенно в другую сторону. Я споткнулся о тачку в ночь, когда исчез Трэвис, потому что кто-то подкинул ее мне под ноги, и более того — сделал это под покровом темноты.

Мой наставник Грег Пунцетти рассказывал, что теоретически можно видеть и ночью, и хотя это была интересная идея, я особо не размышлял о ней. Ночь была просто ночью: временной пустотой, дырой в жизни. Ничто не происходило, ничто не шевелилось. Время, когда нужно быть в безопасности, быть дома.

Я стал внимательно разглядывать входную апертуру собственного глаза. По самым благоприятным оценкам, она составляла едва-едва одну шестнадцатую дюйма в поперечнике, а значит, пропускала не так много света. Поэтому мы все и видели лучше в яркий солнечный день. Но Грег Пунцетти рассуждал так: поскольку вокруг зрачка располагается обширная область, то, следовательно, физически возможно отверстие большего размера. Будучи знаком с основами фотографии, я знал: чем больше отверстие, тем больше света, тем лучше видно в сумерках.

Удивительно, но это не было чистым домыслом. У многих Прежних на доявленческих снимках и картинах наблюдались странно расширенные зрачки, порождающие «пустой» взгляд, и тот факт, что они могли вполне отчетливо видеть ночью, почти никем не оспаривался. Но большое количество найденных устройств для корректировки зрения заставляло предполагать, что ночное видение становилось возможным за счет четкости восприятия. Вплоть до сегодняшнего дня я считал, что возможность видеть в темноте относилась к утраченным навыкам, вроде скоростного бега на коньках или ча-ча-ча, но нет: кто-то, наблюдая за мной в темноте, когда я пытался спасти Трэвиса, оставил тачку на моем пути, чтобы я споткнулся о нее. Кто-то в городе был способен видеть ночью!

— Эдди? — раздался голос цветчика. Я подскочил с виноватым видом. — Извини. Если ты развлекаешься сам с собой, ты должен, как это принято, петь «Туманно-голубой».

— Я не развлекался сам с собой, я смотрелся в зеркало.

— Тщеславие — отвратительное качество, Эдвард.

— Я смотрел на свои глаза.

Наверное, голос мой звучал неуверенно: цветчик проницательно покачал головой и сказал, что если я захочу поговорить, то найду его на кухне.

Через десять минут я спустился на кухню и обнаружил, что цветчик приготовил мне чай. Даже подумать было страшно, что это за честь. Человек с титулом «его цветейшество» приготовил мне чай! Я сразу же успокоился. Теперь я мог выговориться хоть перед кем-то. Кроме того, решался вопрос, надо ли доносить на Джейн, — раскрыв загадку тачки, я мог кое-что предъявить Глянцу. В конце концов, он повел себя так благожелательно по отношению ко мне, предложив сдавать экзамен для поступления в НСЦ. Но удивительно — тачка его не заинтересовала.

— Вот как? — спросил он, выслушав мой рассказ. — Ты падаешь на тачку, и внезапно люди начинают делать то, чего не делали пять столетий? Ночью ничего не происходит, Эдди, вот в чем дело.

— Тачку не могли оставить там, — объяснил я. — Перпетулит скидывает на обочину все предметы. Я засекал следующим утром.

— Это любопытно, — в голосе его звучало неодобрение, — но к делу, по-моему, не имеет никакого отношения. Если честно, Эдди, я рассчитывал получить от тебя больше информации. Насчет кражи карточек.

Я разочаровал цветчика: мне не хотелось рассказывать ему про Джейн, о которой, он, видимо, уже что-то знал.

— Думаю, Робин Охристый не ставил себе ложного диагноза.

— Согласен, — сказал цветчик. — И все-таки, знаешь ли ты, кто был его сообщником?

— Нет, господин Глянц.

Он вперил в меня взгляд. Он знал: я что-то скрываю. Если бы я сказал ему, что не знаю совсем ничего, он понял бы, что я лгу.

— Не знаю, — добавил я, — пока не знаю. Но есть кое-что еще.

— Да.

— Думаю, кто-то убил Трэвиса Канарейо.

Цветчик поднял брови.

— Это связано с карточками?

— Не думаю.

— У тебя есть доказательства?

— На самом деле нет.

— А что насчет мотивов?

— Пока что думаю на эту тему.

— Есть подозрения против кого-нибудь?

— Против… одного из высокопоставленных желтых.

— Я начинаю думать, что ты из тех, кто затевает большие дела с малыми средствами.

То есть он счел меня лжецом.

— Послушай, не хочешь ли ты сказать мне чего-нибудь еще?

На беду, именно в этот момент Джейн открыла дверь черного хода. Судя по выражению ее лица, она слышала последнюю фразу цветчика. Две чашки чая и непринужденное сидение за кухонным столом тоже о многом говорили.

Я поднял глаза. Джейн дважды моргнула. Если она была удивлена или разгневана, то никак не показала этого.

— Прошу прощения, ваше цветейшество, — почтительно сказала она, — я снимала выстиранное белье. Я вас не побеспокоила?

Цветчик взглянул на нее. Вряд ли Джейн до этого сильно привлекала его внимание. Он улыбнулся ей — вежливо, как решил я, покровительственно — как, вероятно, показалось Джейн.

— Как твое имя, дорогая?

— Джейн, ваше цветейшество.

— Джейн, а тебе говорили, что твой носик просто очарователен?

Брови ее тут же дернулись.

— Люди стараются об этом не говорить, — медленно произнесла она. — Не знаю почему.

Цветчик заметил, что, живи он здесь, он очень часто делал бы комплименты ее носу. Джейн двусмысленно ответила, что со временем он, возможно, стал бы считать по-другому. Тогда Глянц сказал, что в его шкафу есть несколько рубашек, требующих глажки. Она вежливо присела и удалилась.

Я хотел было сказать что-нибудь так, чтобы Джейн услышала это и не тревожилась, но цветчик предостерегающе поднял палец — «молчи». Когда Джейн уже была наверху лестницы, судя по звуку шагов, он сказал:

— Серые — известные сплетники и любители совать всюду нос. Ну как, есть у тебя еще что-нибудь?

— Ничего достоверного, ваше цветейшество. Но я буду настороже.

— Молодец. А свои ночные фантазии оставь при себе, ладно?

Я не остался дома. Мне не хотелось сталкиваться с Джейн — вдруг она решила, что я донес на нее? Надо помнить, что мне не хотелось также натыкаться на Гуммигутов. Вероятно, лучшим вариантом на тот момент было затеряться в толпе или же запереться в чулане. Я сложил вместе вещи Трэвиса и написал на пакете его почтовый код, посчитав, что по его последнему адресу он, скорее всего, проживал с родственниками. Когда я протянул пакет госпоже Алокрово, она вручила мне телеграмму. То был ответ Констанс на стихотворение, написанное Джейн.