В июле 1945 года нашу 6-ю Гвардейскую танковую армию перебросили из Чехословакии в Монголию, на границу с марионеточным государством Маньчжоу-Го, которое создали и контролировали японцы.

В ночь на 9 августа, в пять минут первого, мы перешли границу и двинулись в глубь Маньчжурии.

Трудности наступления были невероятные. Когда пересекали пустыню, жара днем доходила до сорока градусов, а иногда и больше. Безводье. Пыль. Песчаные бури. Дальше — горный хребет Большой Хинган. Крутой подъем и еще более крутой, сложный и опасный спуск. Только вышли на Центрально-Маньчжурскую равнину — обрушились проливные многодневные дожди. Повсюду непролазная грязь, потом еще и реки вышли из берегов, затопив все окрест. Нашим танкистам пришлось наступать от Тунляо на Мукден по железнодорожному полотну, проложенному по высокой насыпи, — иначе было даже танкам не пройти: только вплавь.

А ведь кроме природных и климатических препятствий, надо было преодолевать еще и сопротивление японцев, которые далеко не сразу сложили оружие.

В этих условиях выдающуюся роль сыграли воздушные десанты, высаженные в глубоком японском тылу — в Мукдене, Чаньчуне, Порт-Артуре, Дальнем, Харбине и Гирине — и ускорившие капитуляцию Квантунской армии.

19 августа 1945 года на аэродроме Мукдена, крупнейшего города Маньчжурии, наш десант взял в плен маньчжурского императора Пу И, который намеревался бежать в Японию — на летном поле его уже поджидал в полной готовности самолет, и десантники успели перехватить Пу И буквально в последнюю минуту. Вместе с ним были арестованы еще восемь человек: его брат Пу Цзе, три племянника, мужья двух сестер, слуга и врач. В тот же день пленного императора со свитой срочно перевезли самолетом в Тунляо. А на следующее утро под охраной отправили в Советский Союз. Командовал охраной я.

Дело было так. 19 августа вызывает меня начальник политотдела армии генерал Филяшкин и говорит: «Товарищ младший лейтенант, будете охранять императора Маньчжоу-Го. Отвечаете за него головой. Хоть он большой подлец и негодяй, но нужен нам живым. Обращайтесь с ним вежливо и тактично».

Причем, насколько я понял, нашей задачей было не столько сторожить Пу И — бежать ему, собственно говоря, было уже некуда и сторонников, готовых рискнуть головой ради его освобождения, не имелось, — сколько обеспечивать безопасность бывшего императора, защищать от возможной расправы, чтобы он живым-здоровым доехал до СССР. Ведь, попади он в руки китайцев, они бы его просто растерзали. Не зря же генерал армии Штеменко потом написал в своих воспоминаниях, что «никто не мог ручаться за безопасность Пу И и его свиты».

Генерал Филяшкин подыскал на окраине Тунляо дом, огороженный глухим забором, обеспечил внешнюю охрану. А мне было приказано не отходить от Пу И ни на шаг — ни днем, ни ночью.

Так что всю ночь с 19 на 20 августа я не сомкнул глаз. Император тоже не спал, даже не раздевался, только снял галстук. Худощавый, средних лет (ему тогда еще не исполнилось и сорока), довольно высокого роста — выше меня, — в роговых очках, темном костюме и белой рубашке с отложным воротником, внешне он был ничем особо не примечателен. Разве что очень бледен, подавлен, растерян и заметно нервничал. Честно говоря, выглядели они с братом — а брат тоже не отходил от него ни на шаг — довольно жалко, недостойно императорского звания. Никакого величия. Помню, Пу И все время переспрашивал: «Меня убьют? расстреляют?» — и вообще произвел впечатление человека робкого, даже трусоватого. Но когда ему объявили, что его жизни ничто не угрожает, — понемногу успокоился, воспрял духом, даже заулыбался.

Утром 20 августа к нам приехал генерал Филяшкин. Я доложил, что все в порядке. Генерал разрешил покинуть помещение и посидеть во дворе — кстати, утро было теплое и солнечное. Вскоре прибыл переводчик майор Кострюков — он-то и растолковал Пу И, что казнить его никто не собирается. Потом они еще долго беседовали с императором — помню, тот благодарил за доброе к себе отношение и называл меня «Александэр».

Сразу после полудня я получил приказ сопроводить Пу И, его свиту и багаж в Читу. Вещей при них было очень много, в том числе большой кожаный коричневый чемодан и черный кожаный саквояж, судя по всему, очень тяжелые — потом мне сказали, что там хранились золото и драгоценности. Когда мы садились в самолет, этот багаж тащила вся императорская свита, включая его брата, но сам Пу И ни к чему не притронулся. Переводчик с нами не полетел, так что несколько часов пришлось общаться со своими подопечными при помощи маленького фронтового разговорника.

Кстати, самолет нам выделили далеко не новый, видавший виды, — из тех, что доставляли горючее для нашей наступающей армии. Во время полета Пу И держался спокойно, подолгу смотрел в иллюминатор, о чем-то беседовал с братом. Вопреки ожиданиям, приземлились мы не в Чите, а в Тамцак-Булаке, где нас ждал другой самолет — должно быть, командование решило перестраховаться, втайне изменив маршрут. Второй этап перелета оказался сложным, мы несколько раз попадали в воздушные ямы. Наконец, под вечер приземлились в Чите. На аэродроме нас встретила целая вереница черных «эмок». Я наконец вздохнул свободно.

Императора посадили в первую машину, меня — в последнюю, и повезли в Молоковку (это 18 км от Читы), на спецобъект № 30 Управления НКВД по Читинской области. Здесь вместе поужинали в столовой, после чего распрощались, причем Пу И еще раз поблагодарил за «чуткое и внимательное» к себе отношение.

Действительно, никакой ненависти к нему у меня не было. Он не похож был на злодея. Правда, не все мои подчиненные так думали. Помню, рядовой Колобов, также назначенный в охрану бывшего императора, с глазу на глаз сказал мне: «Товарищ лейтенант, прикокнуть бы его надо». Каюсь, я тогда наорал на солдата: «С ума сошел?! Пу И нам нужен живым!»

Действительно, впоследствии он очень пригодился во время суда над японскими военными преступниками, став один из главных свидетелей обвинения и дав исчерпывающие показания против своих бывших хозяев.

Я потом по возможности следил за судьбой «последнего императора». Знаю, что он провел у нас в плену 5 лет. В 1950 году его передали китайцам, и еще около десяти лет он отсидел в лагере — правда, в привилегированных условиях. А в 59-м был не только освобожден, но даже стал депутатом и советником китайского правительства, писал мемуары, умер в 67-м, в почете. Кстати, брат его стал в социалистическом Китае даже еще более влиятельной фигурой — членом Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. Мы с ним переписывались, он хотел встретиться, но помешала болезнь.