Под конец этой главы — замечательное стихотворение Юнны Мориц, дружившей с Довлатовым и, как все мы, любившей его:

Огромный Сережа в панаме

Идет сквозь тропический зной.

Панама сверкает над нами

И машет своей белизной.

Он хочет холодного пива,

Коньяк тошнотворен в жару.

Он праздников хочет, прорыва

Сквозь пошлых кошмаров муру.

Долги ему жизнь отравляют,

И нету поместья в заклад.

И плохо себе представляют

Друзья его внутренний ад.

Качаются в ритме баллады

Улыбка его и судьба.

Панамкою цвета прохлады

Он пот утирает со лба.

И всяк его шутке смеется,

И женщины млеют при нем,

И сердце его разорвется,

Лишь в пятницу, в августе, днем.

А нынче суббота июля.

Он молод, красив, знаменит.

Нью-Йорк, как большая кастрюля.

Под крышкой панамы звенит.

Слава пришла сразу — словно, как всегда по своей подлой привычке, только смерти и ждала. Первая большая книга Довлатова в России — «Заповедник» — была подписана в печать на пятый день после его смерти!

В те годы торговля книгами (как и другим товаром) шла вручную, с лотков — и вскоре уже не было книжного лотка без его книги. Помню, с какой завистью услышал я разговор двух книжных жучков: «Что, Серега еще остался у нас?» Даже фамилия не называлась — все ясно и так.

Вскоре Андрей Арьев, самый старый, надежный и. я бы сказал, самый полезный друг Довлатова, его «литературный секундант», тщательно подготовил и выпустил в издательстве «Лимбус-пресс» трехтомник Довлатова, самое, на мой взгляд, лучшее его издание — замечательно, дурашливо и точно, в довлатовском стиле, оформленное «митьком» Апександром Флоренским. Митьки — младшие довлатовские «братушки». Позже вышел четвертый том — «Малоизвестный Довлатов», его рассказы, статьи о литературе, письма, воспоминания довлатовских Друзей, кое-чем дополняющие «чеканный профиль».

Тираж трехтомника — уже невероятный для тех лет — 100 тысяч экземпляров! Я говорю «уже», потому что раньше, когда единая система распространения книг объединяла все города, такого тиража — и даже тиражей много больших, — достигали и некоторые из нас. Но как раз в девяностые Книготорг рухнул, и с той поры подобные тиражи — только у Довлатова. Он заменил собою всех нас.

Есть ощущение, что те 100 тысяч повторялись потом еще не раз — белые эти обложки с накаляканными Флоренским черными силуэтами попадаются мне едва ли не во всех домах. Однако Лена, вдова Довлатова, жалуется, что не получила и той малости, на которую рассчитывала. Книги Довлатова, в самых разных видах, все выходят и выходят. А Лена, насколько я знаю, живет все в той же квартире (не на вилле, как должно было быть при такой популярности Довлатова) и зарабатывает по-прежнему, нажимая на клавиши. Буквочка — цент.

О Довлатове написана уже масса исследований, в том числе и научных, и заканчивая книгу, я с ужасом думаю о том, какую длинную придется составлять библиографию. Но, нет, читал я не все… Вот пытаюсь хотя бы страницу прочесть в сверхсложном исследовании итальянской довлатоведши, вышедшем по-русски, где она настойчиво и очень сложно связывает Довлатова с Пиранделло. Не могу никак уловить (уловил бы, интересно, Довлатов?) какая между ними связь? Видимо, самая простая: кандидатская ее диссертация была о Пиранделло, а докторская — о Довлатове. Сопротивляться этому он уже не может.

Все-таки Божья милость существует: дочки Довлатова, которые его почти и не видели или не видели вовсе, выросли красивыми и умными, и Довлатовым гордятся. Асина дочь Маша стала специалистом по рекламе в Голливуде, и говорят, за один сочиненный ею слоган зарабатывает больше, чем отец ее заработал за всю жизнь. Таллинская дочь Саша работает в Москве, в журнальном и издательском деле. Она первая (насколько я знаю), подарила Довлатову внука Мишу — которого он, увы, не увидел. Дочь Катя — та вообще стала ангелом-хранителем отца, занимается его делами очень активно, возглавляет Довлатовский фонд, вместе с мамой Леной организует конференции и переиздания. В 2003 году я видел их обеих в Москве, на презентации изданной их усилиями книги — «Речь без повода», сборник газетных статей и выступлений.

В 2004 году они опять пригласили меня в Москву, на празднование 60-летия Довлатова. Молодые артисты с упоением исполняли довлатовские вещи, среди них были такие знаменитости, как Цекало и Вырыпаев. Выступали многие знавшие Довлатова — даже «пылкий Шлипенбах»!

Но главное — довлатовщина жива, она с нами, и теперь уже не исчезнет никогда. Вспоминаю вечер памяти Довлатова в огромном белом зале (сами понимаете, заполненном до отказа) петербургского, тогда еще не сгоревшего. Дома писателей. В том самом зале, где в далеком 1968 году выступал юный Довлатов в замечательной компании, что привело к знаменитому скандалу. И вот — апофеоз, все чинно и серьезно. Выступали приехавшие из Америки Генис и Вайль, Скульская из Таллина, местные — Азадовский, Вольф, Лурье… Вел вечер, конечно же, Андрей Арьев. К микрофону мы все рвались страстно, нам хотелось сказать очень важное. Люди все были толковые, опытные, говорить умели с чувством, зал переживал. Но восторг пришел лишь тогда, когда микрофон взял самый старый довлатовский друг (и персонаж) Валерий Грубин. Он говорил страстно, горячо, долго… Но что интересно — в выступлении его нельзя было разобрать ни одного слова! Зал сначала вежливо терпел, потом пошли отдельные смешки — и вдохновленный этим Грубин говорил еще и еще! Хохот был уже всеобщим. Люди утирали глаза. Грубин вроде бы договорил все — но, видя столь бешеный успех своей речи, с веселым отчаянием махнул рукой: ладно уж, расскажу еще! От счастья все в зале падали со стульев. Довлатовщина жива и будет с нами всегда.

А еще говорят, что советская власть погубила Довлатова! На самом деле — это он ее схоронил и поставил ей самый лучший памятник.

Последний раз я (как и многие другие) видел Лену и Катю на открытии мемориальной доски Довлатова на его доме на Рубинштейна. Вторая, кстати, уже мемориальная доска человеку из нашей компании — первым стал Иосиф Бродский… Доска была замечательная, с Сережиным автопортретом. Губернатор Валентина Матвиенко в своей речи сказала, что Довлатов сейчас самый читаемый русский писатель. Что абсолютно верно: многие в толпе были с довлатовскими книжками, и среди них, к счастью, — много молодых.

1941 3 сентября — родился в эвакуации в Уфе в семье Доната Исааковича Мечика и Норы Сергеевны Довлатовой.

1944 — семья Довлатова вернулась в Ленинград и поселилась в коммунальной квартире на улице Рубинштейна.