«Господин граф де Дампьер-сын, совсем юный во время того зловещего события (сегодня он кавалерийский офицер, начальник охраны Месье, графа д'Артуа [13]), в апреле 1821 года добился от властей разрешения произвести на кладбище Шод-Фонтен эксгумацию тела отца, чтобы захоронить его останки в деревне Ан, в родовом склепе.

Эксгумация состоялась 6 октября в шесть часов утра в присутствии г-на де Дампьера, приходского кюре г-на Тьерри, врача г-на Буко, мэра коммуны г-на Буйе, а также г-д Бюро, Гужона, Соке и Матьё; в прошлом эти четверо служили у г-на де Дампьера, а в 1791 году присутствовали на его похоронах.

Место захоронения г-на де Дампьера было указано ими, а также многими бывшими жителями деревни; при вскрытии могилы был обнаружен дубовый гроб, тот, о котором сообщали четверо вышеуказанных свидетелей; в гробу находился скелет; осматривая его, врач обнаружил на нем следы многочисленных переломов костей, вызванных выстрелами; эти переломы отчетливо просматривались на теменной кости, на затылке, на челюсти, на грудной кости и на лопатках; были также обнаружены кусочки меди, вонзившиеся в бедро; никто не сомневался, что эти осколки металла — остатки часов, разбитых на теле г-на де Дампьера при его убийстве.

Когда сын убедился, что этот скелет и есть останки его отца, он велел переложить их в новый гроб, сделанный из тополя; гроб поставили в церкви, а наутро вынесли и доставили в Ан, где захоронили в склепе церкви этого селения».

Если бы голову отрезали, ее не было бы на скелете, и, разумеется, врач, обнаруживший костные переломы, констатировал бы отсутствие головы. Если даже предположить, что голову потом приставили к скелету, то врач, по крайней мере, установил бы рассечение позвонков.

Кстати, еще одна не менее примечательная деталь (о ней свидетельствует первый протокол погребения) состоит в том, что убийцы г-на де Дампьера, вернувшись в деревню Даммартен-ла-Планшетт, чуть было не перерезали друг другу глотки, споря, кому достанутся лошадь и оружие, но оставили на трупе пятьдесят луидоров, лежавших в кобуре графа, и золотую цепочку от часов. Сами часы разбила пуля.

Наконец, вот еще один факт, гораздо более доказательный. Поняв, что г-н де Дампьер мертв, я взял ружье на плечо и снова присоединился к своей шеренге, охранявшей королевскую карету. Но возле убитого я оставил моего друга Бюирета, прибежавшего сюда, как и я, с намерением спасти графа, если это будет возможно. Он помогал нести труп и в своей «Истории города Сент-Мену» пишет:

«Тело графа было изрешечено пулями и штыковыми ранами; лицо, еще залитое почерневшей от пороха кровью и изуродованное следами варварства его палачей, стало неузнаваемым; часы были разбиты».

Итак, если лицо было в том жалком состоянии, о каком говорит г-н Бюирет, значит, голова оставалась на месте и ее не подносили на пике к дверце королевской берлины.

Проводилось расследование этого убийства. Задержали того крестьянина, что сделал выстрел, сразивший г-на де Дампьера. Он выдал тех, кто приканчивал графа: это были люди из Пасавана, Ана, Сом-Йевра, Бро-Сент-Койера и самого Сен-Мену — все настоящее отребье. Но Национальное собрание издало впоследствии декрет об амнистии всем лицам, что могли оказаться виновными в каком-либо преступлении или правонарушении, имеющих отношение к бегству короля, и убийцы г-на де Дампьера избежали преследований.

К тому же, чтобы дать оценку каким-либо действиям, надо перенестись в ту среду, где они совершались. В то время существовало — хотя облик республиканской Франции окончательно еще не обрисовался — ужасное недовольство королем, и особенно королевой. Вот, к примеру, исторический документ, скопированный мной с оригинала; письмо это прислали гражданки города Тонненса муниципальным служащим Варенна:

«27 июня второго года свободы.

Господа, позвольте гражданкам-патриоткам, имеющим честь состоять членами Общества друзей Конституции города Тонненса, прийти и просить Вас выразить наше восхищение, нашу благодарность и нашу признательность отважным гражданам, которые, задержав короля, помешали потокам крови затопить страну; всегда, когда будут произноситься их имена, мы будем слушать их с умилением, ведь этим гражданам обязаны мы жизнью наших детей, мужей, друзей, братьев; благодаря им отсрочена та минута, когда их руки могли бы потребоваться для защиты свободы, а минута эта была совсем близка! Однако от имени моих согражданок осмеливаюсь сказать, что мы сами вложим оружие в руки своим близким, что мы не без муки, но без слабости, проводим их в поход на защиту наших прав, на спасение родины и свободы, ибо лучше умереть, чем жить рабами.

С уважением, гражданки-члены Общества друзей Конституции города Тонненса:

Дезире Бессон, Маргериш Жамег, Жанна Монтейль де Пар, Анна Паре, Баррир, урожденная Фурганье, М. Бессе-деро, дю Куит, Анн Жюли Кастера, Софи Бодон, Катрин Фурнье, Элизабет Арто, Луиза Лею, Марта Дюпон, Жуан, урожденная Дельрю, Розали Пейр, Роз Мару а, Мари Кузен, Сесиль Реан, Софи Медж, вдова Эспанак, Мари Медж, Роз Моте, Мари Рандон, Фанни Арто, Клер Вине».

Как видим, они единодушны в своих чувствах. Когда революцию принимают женщины, она становится делом нешуточным.

Наверное, читатели сочтут, что я слишком долго задерживаюсь на отдельных деталях; но я раз и навсегда отвечу им следующее: история составляет часть нравственных богатств страны, так же как деньги составляют часть ее материальных богатств. Следовательно, мы полагаем, что нельзя позволять историкам искажать историю, а фальшивомонетчикам — подделывать деньги. В создании лживой истории, как и в изготовлении поддельных денег, надо различать виновных и невиновных. К виновным относятся те, кто умышленно извращает историю; к невиновным принадлежат те, кто берет фальшивые деньги или приемлет лживую, насквозь поддельную историю, а также те, кто, считая эту историю правдивой и повторяя ее, лгут неведомо для себя, иногда даже вопреки собственным убеждениям.

Поэтому каждый раз, когда мне доведется столкнуться с исторической ошибкой, а я смогу сказать: «Я это видел!» — да будет позволено мне указать на нее и привести ряд доказательств, необходимых, с моей точки зрения, для того, чтобы опровергнуть эту ошибку.

Теперь, высказав мое кредо, я продолжу свой рассказ с того места, где прервал его.

Дорога из Сент-Мену в Шалон долгая. Девять бесконечных льё по белым как мел равнинам, под раскаленным небом, под слепящими отблесками солнца на стволах ружей и лезвиях кос.

Королевская семья, изнуренная, измученная, сломленная усталостью, прибыла в Шалон в десять часов вечера.

Половина из тех, кто вместе с нами вышел из Варенна, осталась лежать на обочинах дороги, не в силах идти дальше. Но все-таки эскорт, пришедший в Шалон, был не меньше того, что отправился из Сент-Мену. Он пополнялся национальными гвардейцами из деревень, разбросанных на четыре льё по обеим сторонам дороги.