Тим пробежал мимо Джорджа Коули и Даниэля, стоявших около «Лендровера», и хотя у него не было никакой необходимости оказываться рядом с ними, всё-таки повернул в их сторону, просто для того, чтобы оттолкнуть с дороги этого кривоногого Даниэля.

— Ах ты чёртов!.. — закричал Джордж.

— Пошёл ты! — оборвал его Тим.

Он не просто хотел, ему было необходимо найти что-то такое… что-то такое, что дало бы возможность выплеснуться тому, что разрывало его изнутри, потому что вся его кровь как будто рвалась наружу, и Тим знал, что, если не найдёт чего-то такого, его голова просто лопнет, и кровь пополам с мозгами выплеснется, и хотя в общем ему было на это наплевать, он всё-таки не хотел, чтобы всё случилось именно сейчас, когда за ним гнался Кавех, выкрикивая его имя, крича, чтобы Тим остановился, чтобы он подождал, потому что это было последним в мире, на что он сейчас согласился бы: ждать Кавеха Мехрана.

Тим обогнул трактир, проскочил через какой-то садик и очутился у реки Брайан-Бек. В реке плавали деревенские утки, а на противоположном берегу в густых зарослях камыша шныряли дикие кряквы, и чёрт их знает, что они там искали — то ли слизней, то ли червей, или что там они жрут, и как же ему хотелось раздавить одну из них в кулаке или растоптать ногами, неважно, лишь бы заставить кого-то сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть…

Тим очутился в воде, не успев осознать этого. Утки рассыпались в разные стороны. Он кинулся за ними. Со всех сторон раздавались крики, и Тим не сразу сообразил, что и сам он тоже кричит. А потом его кто-то схватил. Сильные руки сжали его, и чей-то голос произнёс прямо ему в ухо:

— Нет. Ты не должен этого делать. Ты и не хочешь. Всё в порядке.

И, чёрт побери, это оказался не кто-то, а сволочной педераст, поганый гомик! Он обхватывал Тима своими вонючими руками, он прикасался к Тиму, прижимал его к себе, грязный урод, грязный, грязный…

— Отвали! — завизжал Тим.

Он стал вырываться. Кавех сжал его крепче.

— Тим, прекрати! — крикнул он. — Ты не станешь этого делать. Идём отсюда. Быстро!

Они боролись в воде, как две вёрткие обезьяны, и наконец Тим вывернулся, а Кавех упал. Он шлёпнулся на зад в ледяную воду, погрузившись в реку по пояс, и пытался встать, а Тим ощутил такой восторг победы, ему хотелось, чтобы этот проклятый козёл так и барахтался в реке, хотелось показать ему, хотелось доказать…

— Я тебе не какой-нибудь педик! — закричал он. — Держи свои мерзкие лапы подальше от меня! Слышишь? Поищи кого-нибудь другого!

Кавех наблюдал за ним. Он дышал тяжело, и Тим — тоже, но что-то появилось в глазах Кавеха… такое, чего Тим не желал бы видеть, потому что это были боль, опустошение, крах…

Кавех сказал:

— Разумеется, ты не такой, Тим. А тебе кажется, что мог бы оказаться?..

— Заткнись! — взвизгнул Тим.

Он развернулся и бросился бежать. А Кавех остался сидеть в реке, в воде по пояс, провожая его взглядом…

Манетт сама справилась с установкой палатки. Это оказалось не слишком легко, и хотя обычно Манетт успешно решала задачи, которые требовали строгого следования инструкциям, на этот раз она не смогла добиться обычного совершенства, устанавливая шесты и натягивая полотно, не говоря уж о том, чтобы как следует вбить в землю колышки, так что в итоге она начала побаиваться, как бы вся конструкция не рухнула ей на голову.

И всё равно она забралась внутрь и теперь сидела перед входом в шатёр в позе Будды, глядя на пруд и нижнюю часть сада.

Она просто спряталась здесь. Фредди постучал в дверь ванной комнаты и сказал, что ему необходимо с ней поговорить. Манетт ответила, что ей нужно несколько минут, и она будет готова. Она просто… ну… Фредди быстро ответил, что абсолютно никуда не спешит, как будто ни за что на свете не хотел бы узнать, чем она занимается в ванной, и кто бы его стал за это винить, в самом-то деле? В конце концов, существовали на свете вещи уж слишком интимные…

Но вообще-то Манетт ничем особенным в ванной не занималась. Она просто убивала время. Когда они утром встретились у кофеварки, Манетт почувствовала, что с Фредди что-то происходит. Она спустилась в кухню из своей спальни; тот пришёл откуда-то, и поскольку одет он был так же, как накануне, Манетт поняла, что он провёл ночь у Сары. Манетт подумала, что Сара оказалась довольно хитра. И умела схватить драгоценность, если та ей где-то попадалась.

Поэтому, когда Фредди сказал, что ему нужно с ней поговорить, Манетт решила, что сейчас грянет гром. Наверное, подумала она, он увидел в Саре ту самую, единственную, или, скорее, ту самую вторую, потому что первой единственной была она сама. В любом случае Фредди, скорее всего, хотел привести эту девицу домой прямо этим вечером или вообще предложить ей переехать к нему, и Манетт пыталась представить, как она с этим справится.

Она сбежала в палатку, чтобы подумать.

Ясно было, что им придётся продавать дом и расходиться окончательно. Манетт этого не хотелось, потому что она любила это место. Не столько сам дом, который, следовало признать, был тесноват, сколько всё вокруг, ведь это было её раем так много лет… Да, всё вокруг радовало её, и думать о том, что придётся куда-то переехать… это очень тревожило Манетт. Ей не хотелось расставаться с тишиной Грейт-Урсвика, с шатром звёздного неба, повисавшим ночами над деревней. А ещё пруд, а ещё постоянно жившие в нём лебеди, безмятежно кружившие по поверхности воды и время от времени гонявшиеся за какой-нибудь чересчур энергичной собакой, решившей поохотиться на них… И ещё здесь была старая вёсельная лодка с облупившейся краской, привязанная к причалу, и то, что Манетт могла сесть в неё и выбраться на середину пруда, чтобы полюбоваться на закат, или просто посидеть под дождём, если ей того хотелось…

Манетт полагала, что всё дело в корнях, которые люди пускают тут или там и которые нельзя вырвать просто так, потому что пересадка частенько убивает растение, а Манетт просто не представляла, как она будет себя чувствовать, если ей придётся бросить всё это.

И дело было совсем не во Фредди, твердила себе она. И не в Саре или какой-то ещё женщине, которую он может выбрать. Дело было в том, что каким-то образом они с Фредди не сумели сохранить тот огонь, что горел в них. Он абсолютно, безнадёжно, безвозвратно угас, и Фредди в глубине сердца давно уже это понял…

Манетт никак не могла припомнить, какое выражение лица было у Фредди, когда она начала этот болезненный разговор. Был ли он согласен с ней? Она не помнила. Он ведь всегда был так чертовски вежлив и учтив. И Манетт не следовало удивляться тому, что он вполне учтиво воспринял мысль о том, что их брак так же мёртв, как заяц, сбитый машиной на дороге. Но теперь Манетт никак не могла вспомнить и того, почему она, чёрт побери, испытала такое облегчение после их разговора? В конце концов, чего она ожидала от брака, от семейной жизни? Непрерывной высокой драмы, сверкания молний, еженощной страсти, как у подростков? Да кто бы такое выдержал? И кому бы такого захотелось?