Наверняка будет весело, обхохочешься!

Пришел суматошный декабрь, пора было начинать готовиться к Новому году, а Марьяне ничего не хотелось.

Вот ничего совсем не хотелось. Кроме Григория Вершинина.

Как-то вечером они с Глафирой Сергеевной неспешно беседовали за чаем, что накрыла им Евгения Борисовна в малой гостиной. Почему-то обе полюбили эту небольшую комнатку с рядами книжных полок и круглым столом у окна, из которого открывалась панорама на участок и деревья, занесенные снегом, нравился большой круглый абажур… К тому же кухня находилась рядом, и шустрая Женя то и дело присаживалась за стол между хозяйственными делами.

– Дай мне слово, что не станешь плакать, когда я умру, – вдруг потребовала Глафира Сергеевна.

– Почему это? – рассмеялась Марьяна, по привычке стараясь эту щепетильную тему сразу же переводить в шутку. – Я вообще-то люблю иногда поплакать, а тут такой прекрасный повод.

– Потому что в этом нет трагедии, – объяснила та. – Трагедия была, когда так несправедливо и страшно ушел мой Петенька. А моя смерть – просто продолжение жизни, ее обычная составляющая, даже радостная. Я соединюсь со своим любимым.

– И к чему вы этот траур тут развели? – все же попыталась переключить на шутку Марьяна.

– К тому, что чувствую, уйду скоро, – улыбнулась ей светло Глафира Сергеевна, протянула руку и похлопала ободряюще по ладони. – Пора мне, Марьяша, все свои дела житейские я уладила. Жаль только Алевтину мою и Маринку, что так жизнь свою портят, слишком уж к барахлу и деньгам привязываясь, в счастье не живут, дак что уж я тут поделаю: сами себе хозяйки, – подняла чашку, отпила несколько глотков, поставила и, снова улыбнувшись, продолжила почти весело: – Жизнь я прожила счастливую и достойную, так что грустить не о чем. Пообещай мне, что слезами надо мной обливаться не станешь, незачем, – потребовала она, похлопала девушку по руке и поделилась мудростью: – К жизни надо относиться проще: живым же из нее все равно не уйти.

– Ну, хорошо, – сдалась Марьяна, только чтобы успокоить соседку. – Слово даю: не буду плакать.

– Вот и молодец! – порадовалась старушка. – Да, и еще, – вспомнила она. – На кладбище на похороны мои не ходи, нечего тебе там делать в такую погоду, да еще и в положении.

– А как вы?.. – опешила Марьяна.

– А-а-а, – отмахнулась со смешком Глафира Сергеевна. – Как говорил тот чукча из фильма: «Давно живу». Я еще месяц назад догадалась, когда Женя предложила творог, и тебя чуть не вывернуло. Я и сама, когда с Васенькой ходила, никакую молочку не переносила, от одного запаха мутило.

– Ну вы партизанка! – усмехнулась Марьяна.

– Не без этого, – хмыкнула хозяйка и повторила: – Так что нечего тебе беременной на кладбище ходить. Запрещаю. И на девятый день, и на сороковины не ходи. Вот на годовщину приходи, только маленького не приноси: младенцам не следует рядом со смертью находиться.

– Ладно, обещаю, – нехотя согласилась Марьяна.

– Я очень рада, что у вас с Гришей будет ребенок, – поделилась с ней Глафира Сергеевна.

– Только Гриша этому вряд ли обрадуется, – заметила девушка.

– Почему ты так решила? – поразилась старушка. – Даже не сомневайся, обрадуется, да еще как!

– Согласитесь, это несколько портит имидж странника, свободного от всего на свете скитальца, – хмыкнула Марьяна.

– Да фигня, – отмахнулась ее собеседница. – Никуда он от тебя не денется. А ребенок – это весомый аргумент, чтобы остепениться.

– Только я не предъявлю ему этот аргумент, – ровным тоном уведомила Марьяна. – Мое дитя не станет причиной, по которой отец женился на его матери.

– Все будет хорошо, – улыбнулась мудрой материнской улыбкой Глафира Сергеевна и снова похлопала по ладони. – Вот увидишь, все будет хорошо. А сейчас мы больше не станем расстраивать моего праправнука тяжелыми разговорами.

Вот так поговорили.

Наутро Марьяна позвонила Жене, та отрапортовала: Глафира Сергеевна в порядке, настроение бодрое, смотрит любимый сериал. Любимый он у нее потому, что она на нем оттачивает свое умение давать хлесткие язвительные комментарии и сыпать сарказмом – так ее смешит все в этом кинематографическом «шедевре» про советскую жизнь семидесятых годов прошлого столетия.

«Ну и ладно, значит, поработаем», – бодро решила Марьяна, включила этническую музыку и погрузилась в любимое дело. Проработала до обеда, сделала небольшую разминочную зарядку, позвонила Жене – все в порядке, уверила та: лекарство приняли, обедаем. Ну и Марьяна пообедала и снова села за работу.

А где-то через час Евгения Борисовна позвонила в легкой степени паники и попросила прийти – Глафире Сергеевне плохо стало.

Марьяна почти бегом прибежала в усадьбу. А там уж шустрая домработница и давление меряет, и пульс проверяет у хозяйки, прилегшей на своей кровати. Позвонили лечащему врачу, проконсультировались, сделали нужный укол, дали принять и другие лекарства – отпустило, осилили приступ.

Вершинин вел расширенное совещание рабочей группы, крайне недовольный, чихвостил подчиненных за разгильдяйство, когда запел смартфон, мелодией, сообщавшей, что на связи Марьяна. Ее звонки Григорий никогда не сбрасывал, даже если был очень занят, как в данный момент, например.

– У меня совещание, перезвоню позже, – строгим тоном ответил он.

– Нет, – странным голосом быстро произнесла девушка и, помолчав, добавила: – Глафира Сергеевна… уходит…

– Куда? – не врубился в столь странное заявление в первую секунду Вершинин.

– Она… – начала говорить Марьяна и остановилась.

А он в этот миг осознал, что именно она пытается ему сказать, – и ухнуло сердце куда-то вниз, обдав холодом в груди, перехватило дыхание, и Григорий, махнув внимательно наблюдавшим за ним подчиненным, переспросил тревожно, с малой надеждой, что ошибся:

– Что?

– Она хочет проститься с тобой, – произнесла Марьяна напряженным голосом. – Я включу громкую связь.

Григорий быстро вышел из комнаты, оборудованной ими под кабинет, в некое подобие приемной, где за простым школьным столом сидела девушка, работавшая у них секретарем. Но он ее не заметил. Он вообще ничего сейчас не замечал, остановился у окна, засунул одну руку в карман брюк и, стараясь говорить бодро, спросил:

– Ба! Ты что там удумала?

– Все, Гришенька… – слабым голосом отозвалась Глафира Сергеевна. – Пришло мое время… пора мне к Петеньке моему… Ты…

– Ба! – проглотив комок в горле, сцепив зубы до боли в желваках, принялся уговаривать он. – Ты подожди, сейчас «Скорая» приедет, тебя…

– Нет, Гришенька, все… – перебила она, и ему отчетливо было слышно, как тяжело она дышит, с каким трудом дается ей каждое слово. – Благословляю… тебя… внучок мой… любимый. Живи… счастливо… Марьяшу… береги и ма… – и замолчала.